Тогда Лялька выходит с книжкой на улицу, якобы подышать.
– Лялька, ты с улицы звонишь? Небось, сидишь там без куртки? А у нас снег, я ботинки промочил насквозь, наверняка простужусь. Что у тебя за шум?
Фонтаны кругом шумят, объясняет она. С подсветкой. Красное, синее, белое, красное, синее, белое, для патриотизма. И флаги в небе полощутся, бьются и хлопают. Не от ветра, а, как все тут, от электричества. У оснований флагштоков гудят направленные в небо вентиляторы. Небо в пустыне должно быть со звездами, но над Лас-Вегасом небо красноватое, воспаленное. Этим Лялька тоже всегда возмущается: окружающую среду отравили аж до звезд.
Зато звезды прилетают туда на гастроли. Морщинистые, накрашенные, давно забытые звезды, свет которых в остальном мире угас; только в Лас-Вегас доходят волны их затухшей славы. Некоторые, вроде бы окончательно умершие, продолжают петь и танцевать в виде голограмм.
– Элвис жил, Элвис жив, Элвис будет жить, – говорю я.
– Что это у тебя в последнее время шутки какие-то дурацкие? Слушай, Раймонда после омара еще и креветок слопала целую гору. Она с этими членистоногими очень ловко управляется, я так не умею.
– Мы росли в детском саду на продленке, а у ее семьи была… как это – латифундия? Или гасиенда?
– Раймонда выросла в Бруклине, а ни на какой не на гасиенде. Я уверена, что они бедствовали.
– Почему бедствовали? Ее дедушка был гангстер. Она мне сама хвалилась: один из крупнейших на Тринидаде. А потом, уже в Бруклине, они скупали дома, которые шли на снос, и аварийное жилье сдавали своим же тринидадцам.
– Тебе не стыдно? Тринидад – значит, обязательно гангстеры? Какой примитивный расизм! И когда ты наконец избавишься от своих тупых стереотипов… Но как Гришка мог, как он мог! После покойной Ларочки…
Ну, предположим, мог. Ларочка была женщина величественная и томная. Ляльку шпыняла, Григория зашпыняла совсем. Он заслужил напоследок свою жизнерадостную Раймонду.
– Нет, я Гришку вполне могу понять. У Раймонды есть свои достоинства… большие достоинства… У нее такие выдающиеся достоинства…
– Не говори пошлостей! – вскрикивает Лялька. – Это у тебя что-то уже старческое, честное слово. Ты бы следил за собой, превращаешься в сластолюбивого старпера.
Ляля старательно сочувствует Раймонде, исторически угнетенному меньшинству. На мне запас ее терпимости обычно кончается. Со мной она щеголяет своей бестактностью.
– Но эти ее азартные игры… Ей все одно, у нее все доход: честно заработать, выиграть, отсудить, пособие по бедности отжулить у государства, обманом выцыганить… Ох, – пугается Лялька, – что я сейчас сказала! «Выцыганить»! Как нас ужасно воспитали! Как это все в нас сидит!