— Если все происходило именно так, Ваше Сиятельство невозможно в чем-либо упрекнуть.
— Вот и я думал. Но через семнадцать лет после сего невинного эпизода, о нем вдруг вспомнили — и представили дело так, словно бы знатный иностранец, пассажир на французском коммерческом судне, скуки ради вздумал поохотиться на королевских подданных!
— Это немыслимо! Столь наглой инсинуации никто не поверит. В отношении дворянина, тем более графа…
— Даже в случае, когда граф — русский?
— Э-э-э… Право, не знаю…
— Зато я теперь знаю. Парижское общество совершенно уверено, что стрельба по случайно подвернувшимся простолюдинам — излюбленная забава русской аристократии.
— Что бы они ни думали о русских, Вы-то — венецианец!
— В силу случайности рождения. По духу и крови все же русский, а по образованию — парижанин. Юность провел под сводами Сорбонны. И поверьте, друг мой — как-то одно другому не мешает. Простите, я вижу скепсис на Вашем лице. Дескать, как могут уживаться в одной персоне высокая цивилизация и русское варварство?
— Возможно, Вы слишком резко выразились…
— …Но в целом угадал направление мысли. Признайтесь, это так? Находите недипломатичным — не отвечайте. Дело в том, что понятия сии относительны. Когда я совсем еще зеленым юношей впервые приехал в Париж, город показался мне ужасным и варварским, а жители — совершенными дикарями. Не только tiers etat, но и дворянство. После Венеции, знаете ли… Особенно раздражала вонь немытых тел, а еще — французская привычка гадить где попало…
— Не всем дано испражняться в каналы.
— Да, Serenissima даже в естественных отправлениях связана с морем. Но рассказать я хотел не о том, а о сравнительно недавних парижских происшествиях. Обвинение против меня всплыло из глубины времен после небольшой и вполне безобидной попытки вмешаться в политику. Ходили слухи, что к сему причастен Шовлен, тогдашний государственный секретарь по иностранным делам.
— Это приватную войну против турок, развязанную графом Читтано и Жаком Кассаром, Вы называете «безобидной попыткой»? Объявление войны — все же прерогатива государя! Совсем не удивительно, что Кассар за это поплатился.
— Насколько мне известно, не за это.
— В любом случае, он преступник.
— Он герой Франции, бессовестно ограбленный власть имущими, потом обманутый ими и, наконец, замученный в тюрьме.
— Не могу с Вами согласиться.
— Естественно, Вы же на королевской службе. Впрочем, старина Жак держит ныне отчет пред иным судом — надеюсь, на сей раз справедливым. А вот меня в те края пока не приглашают. Не хочет ли преемник Шовлена, месье Амелот, загладить грех своего предшественника, поспособствовав снятию с графа Читтано вздорного обвинения?