В глазах бея на мгновение мелькнул живой интерес. И тут же погас, или был погашен хитрым татарином. Ответ прозвучал вполне скептический:
— Кто же поверит женским обещаниям?!
Я оглянулся: моя охрана держалась в почтительном отдалении и слушать разговор не могла. Толмач… Я повернулся к нему:
— Иди-ка, братец, погуляй минутку. Сделай вид, что по нужде.
Когда служитель отошел, «паша неверных» вдруг сам заговорил по-турецки, к вящему удивлению собеседника. Может, и ломаным языком — но достаточно внятным, чтобы донести смысл.
— Почтенный бей, Россией правят суровые мужчины. Не настолько родовитые, чтобы собственной задницей сидеть на троне — и не настолько согласные между собой, чтобы не нуждаться в дочери императора Петра как примирительнице, не позволяющей им отрубить головы друг другу. Если сегодняшнее выгодное и безмерно щедрое предложение будет отвергнуто… Скажу по секрету: калмыцкий хан Дондук-Даши уже спрашивал, как бы ему получить во владение Крым.
— Проклятый идолопоклонник не будет владеть нашей землею!
— Сие зависит от Вашей мудрости, почтенный.
Когда толмач, повинуясь разрешающему знаку, вернулся — разговор пошел уже вполне деловой. Бея заботило, как быть с договором о северных пастбищах, если не все, а только часть крымцев станет уклоняться от боя с русскими. На это я показал ему две грамоты, заранее государыней подписанные: одна предоставляла упомянутые земли ведению хана (для маловероятного случая, если он вдруг решится полностью перейти на нашу сторону), другая же оставляла оные под российским скипетром, в то же время даруя привилегию дружественным татарским и ногайским родам безвозмездно этими пастбищами пользоваться. Мне дано было право в нужное время обнародовать и привести в действие тот указ, который будет отвечать обстоятельствам.
Взамен, как первое доказательство усердия, от рода Ширинов требовалось не мешать маршу нашей кавалерии с Керчи на Кафу, а в случае опасности от незамиренных татар — во благовремении о том предостеречь. Распоряжаясь более чем третью военных сил ханства, Ширин-бей уже одним неучастием своим способен был изменить очень многое. Если же вспомнить, что самые воинственные и враждебные к русским беи и мурзы, с немалыми отрядами, сражались против казаков на правом берегу Днепра — среди оставшихся на полуострове воинов более половины состояло под его началом.
Кавалерия дошла благополучно. Кроме того, большое количество калмыцких лошадок пригнали для обозов. Всех четвероногих, слишком многочисленных, чтобы доставить из Азова морем, привели на Тамань, перевезли через узенький пролив — а дальше своим ходом. Вдоль берега, на запад от Кафы, не везде есть дорога для повозок: кое-где только вьючная тропа. Поэтому артиллерия шла морем, в том числе и армейская. Проваландавшись возле крупнейшего на сем побережье города две с половиной недели, я сильно тревожился по поводу турецкого флота. Выйдя из Золотого Рога и направившись к берегам Крыма, он одною лишь сею демонстрацией способен был принудить нас к отступлению. Но однажды с незаметной греческой фелюки, из числа собравшихся в Кафе ради прибыли, передали шифрованное письмо — и все тревоги унялись. Из Константинополя доносили, что снарядить флот османы вряд ли сумеют раньше глубокой осени. Причина проста: в терсане у них был такой хаос, что даже нелюбимое мною российское Адмиралтейство в сравнении показалось бы образцовым. Одних капудан-пашей за неполный год сменилось четверо! Со шкиперским имуществом — прямо беда. Лишь по получении известия о падении Керчи, только что принявший хозяйство Ахмед Ратип-паша кинулся заказывать оное у друзей-французов и у союзных России англичан. Лукавые островитяне, от коих мы слышали столько прекрасных слов о святости договоров, не нашли причины уклониться. Так что русская пенька, прошедшая через английские руки, должна была служить против нас. Хотя, конечно, грех обижаться: давно ль я сам, будучи в Италии, поставлял провиант, амуницию и даже порох сразу в обе воюющие армии?