– Я могу поговорить с тобой минутку? – спрашиваю я. И перевожу взгляд на другого Костолома. – Наедине.
– Само собой, – встав, отвечает Брэм.
Его сотрапезник поднимает брови и бросает на нас обоих многозначительный взгляд, от которого у меня вспыхивают щеки.
Я хватаю Брэма за руку и оттаскиваю его туда, где нас точно не сможет услышать Костолом.
– Саския, в чем дело? У тебя все в порядке?
Я сую руку в карман своего плаща и сжимаю сращенную кость моей бабули. Мне была невыносима мысль о том, чтобы оставить ее, и сейчас я держусь за нее, словно за спасательный трос.
– На другом моем пути мы с тобой были сопряжены. – Эти слова вырываются у меня прежде, чем я успеваю себя остановить. Нет, не это я собиралась ему сказать – во всяком случае, не совсем. Мое и без того покрасневшее лицо заливается еще более жаркой краской, и мне хочется провалиться под палубу и исчезнуть.
Глаза Брэма широко раскрываются, затем он начинает смеяться. Звук его смеха обжигает меня, словно удар от пощечины.
– Что тут смешного?
– Просто это – ты и я – такое сопряжение кажется мне… невероятным.
Я невольно обхватываю пальцами метку любви на моем левом запястье – она такая же яркая, как в тот день, когда появилась впервые.
– Да, в общем… – запинаясь, бормочу я.
– В общем что? – В его голосе по-прежнему звучит смех. – Зачем ты мне это говоришь?
Теперь, когда я увидела его реакцию, мне хочется задать себе тот же вопрос. Наверное, какая-та часть меня надеялась, что его чувства созвучны моим – что он тоже ощущает непонятную близость ко мне, близость, которую он не может себе объяснить. Острое желание быть вместе, природа которого ему не ясна. Но это нелепо. Это не настоящие мои чувства. Не в этой жизни.
Я смотрю на воду, сверкающую в мягком свете заходящего солнца, и пытаюсь привести свои мысли в порядок. Затем опять поворачиваюсь к Брэму:
– Я просто хотела, чтобы ты знал – в какой-то другой реальности, в другой версии нашей жизни я была тебе небезразлична. В ней ты бы не хотел, чтобы мне причинили вред.
– Я и в этой реальности не хочу, чтобы тебе причинили вред, – говорит он. – Между нами были свои заморочки, но я же не чудовище.
– Я знаю, но ты видел кое-что такое, что могло бы навлечь на меня неприятности. Что могло бы запятнать доброе имя моей матушки.
Я все еще ясно помню, какое потрясение отобразилось на его лице, когда он увидел мое гадание на сращенной кости моей бабушки после того, как погибла моя мать.
«Но ты же не обучена гаданию на костях, – сказал он, когда я приготовилась уколоть свой палец, чтобы в чашу капнула кровь. –