– А вон там господин Коновалов фабричную больницу начал строить, – с гордостью показал конторщик рукой на три размеченных делянки. – Будет главное здание и два флигеля, родильный приют и ясли для малолеток. Ампир!
Морокин, как ни странно, такое «расточительство» одобрял – оно хорошо ложилось в русло его идеи, что нельзя сокращать рабочий день и увеличивать зарплату, а то запьют. Тут вместо увеличения зарплаты фабриканты обеспечивали рабочим своего рода «социальный пакет», на который, в других условиях, уходила бы вся прибавка к зарплате.
– Староверов в городе много? – продолжал расспросы Булгаков.
Конторщик зыркнул на нас искоса, чуть задержал взгляд на моем кресте но, видимо посчитав, что мы не опасны, ответил:
– Хватает. Даже те, кто в единую веру перешли, все равно дома старым укладом живут. Почитай, в каждом купеческом доме «уставщица» есть.
– Кто?
– Женщины такие, вроде служек в церкви. Они и в Писании начитаны, и всех дел – ведают моленными помещениями. Ну, и вообще всем, что с верой связано, праздниками там, постами и так далее. Строго блюдут.
Ага, старшие по бараку. Или нечто вроде комиссара, заместителя командира по религиозной части.
– А как у вас… ммм… в последние год-два?
– Так все спокойно. Это вон, в Шуе да Иваново-Вознесенском бузили, со стрельбой даже, а у нас тихо, по семейному.
– А там такие же фабрики?
– Ну да, только еще и ситцепечатни есть, у нас-то воды для этого мало. Натканное туда и возим.
– Интересно бы посмотреть.
– Так у нас вагон с мануфактурой туда завтра с утра пойдет, могу устроить, доедете как в мягком, – улыбнулся парень.
На улице ко мне под благословение подошло несколько человек. В основном женщины.
– Отче, помоги..
– Молись за нас, Григорий Ефимович…
– Откуда меня тут знают? – поинтересовался я у конторщика.
– Чай не в Африке живем, читаем газеты – ответил тот – Недавно писали, что царевича вы спасли от болезни, что немцы на него наслали.
Булгаков невежливо засмеялся. Я тоже споткнулся, чуть не упал.
– Да… – пробормотал я, Как там у Тютчева?
Нам не дано предугадать.
Как слово наше отзовется, –
И нам сочувствие дается.
Как нам дается благодать.
– Простите что? – конторщик насторожился.
– Говорю, немцы тут не причем.
– Значит, жиды, – покивал сопровождающий – Больше некому.
* * *
Да, двоякие чувства. Вроде образованный человек, а мысли дремучие. Или городок с его «соцкультбытом» – династии, поднявшиеся на выжимании из рабочих последнего, теперь щедро вкладывали деньги, как бы замаливая грехи основателей. Почему выжимая и замаливая? Мне вот очень запали в память две рассказки сопровождающего, одна про то, что его отцу платили так мало, что он в числе прочих ходил к купеческим домам побираться. Там после обедов выносили остатки, так многие рабочие без такой «благотворительности» и не выжили бы. И про то, как один из отцов-основателей возжелал стать почетным гражданином, для чего широко жертвовал церкви и уезду, а потом нажрался на ярмарке в Шуе и по дороге домой обоссал угол храма, невтерпеж было. Думал, что все разом уладит, да попик уперся, случился скандал и дело до епархии дошло. Уладил, при деньгах как не уладить – дело в Кинешемской канцелярии «сгорело», а в обычной сельской церквушке появились серебряные царские врата, какие не во всяком столичном храме есть.