– Это для чего же такая махина? – не поняла Вероника.
– Для стирки белья. – Максимов толкнул колесо, в кадке зачавкало. – Смотри: барабан крутится. В него кладется одежда и стирается автоматически. Принцип действия примерно тот же, что и в посудомоечном аппарате, что стоит на кухне. А между этими валиками надо пропустить ткань после стирки, и она прекрасно отожмется. Попробуй!
В ответ на это Вероника выказала себя безнадежной ретроградкой и наотрез отказалась испытывать самоновейшее изобретение. Налила в корыто горячей воды и принялась жамкать пропахшую гарью одежду руками.
Анита тем временем перебирала в доме вещи – все, какие попадались. Чаяла найти ключ к сегодняшней загадке. Ключа не нашла, зато испытала умиление, отыскав в завалах чертежей, явно принадлежавших Хорхе, свои детские рисунки и совместный семейный портрет, сделанный одним нищим живописцем за горсть монет четверть века тому назад. Вот отец и мать, еще молодые, улыбающиеся, вот старший брат, унесенный оспой в отроческом возрасте, а вот и они – две сестры в одинаковых платьицах. Хрупкие ангелочки с пухленькими губками и завитушками на головах. Сколько времени утекло с той поры… Кончита вывезла все это пожелтевшее добро из родительского имения и оставила у себя.
На глаза Аниты навернулись непрошеные слезы, она смахнула их рукой, стала ворошить бумаги дальше. Попалась пачка писем, перевязанных розовой ленточкой. Анита пролистнула их, узнала почерк. Это были ее собственные эпистолы, которые она отправляла Кончите из своего добровольного изгнания. Три с лишним десятка писем, сложенных в аккуратную стопочку, рассортированных по датам. Похоже, Кончита не потеряла ни одного. Аните стало совестно. Затянутая в водоворот новой жизни в другой стране, она очень редко вспоминала о сестре, а та, получается, все это время тосковала по ней, даже невзирая на счастливый брак. Звала в гости, ждала… Анита все собиралась, а приехала вот только сейчас. Не слишком ли поздно?
Сами собой нахлынули воспоминания о детстве. Близняшки-сестры были неразлейвода, вместе придумывали проказы, доводившие взрослых до белого каления, но вместе же веселили всех, играя в домашних спектаклях. О, эти любительские постановки на полуосвещенной вечерним солнцем террасе! Дурачились, устраивали кунштюки с переодеванием, вводили всех в заблуждение своим невероятным сходством и получали в награду аплодисменты благодарных зрителей – родных и знакомых, – заглушаемые криками «Браво!», причем громче всех кричал дедушка Санчо, девяностолетний старик, служивший некогда в труппе бродячих комедиантов…