— Это правда, о чем все говорили во время службы? — я больше не могу гонять эти мысли в опустевшей голове, мне нужно услышать их наяву.
Пани Ковальская косится на меня недовольно.
— Пока это только версия. Пан следователь не хотел, чтобы девочки знали, но это все равно стало бы явным.
— Когда он пропал?
— Тот служка? — дама-горностай готова оскалиться. — Вечером, накануне. Пан следователь разыскивает обоих. Но гарантий, что их найдут вместе, нет.
Она лжет. Юлия сбежала не одна.
Он вышел через черный ход пристройки у костела. У него тоже было мало вещей. Они встретились прямо здесь, на тропинке, по которой меня тащит директриса. Он ждал долго и успел замерзнуть. Его пальцы в вязаных перчатках едва гнулись.
Мне снова плохо. Внутри сотня раскаленных добела игл, и они жалят, жалят. Я бы осела прямо на истертые камни тропы, если бы не пани Ковальская, вцепившаяся в мой локоть.
— Магдалена, держите себя в руках!
И я держу, о, я держу себя в руках ровно до тех пор, пока не показываются среди голых ветвей золотистые шпили громоотводов на обеих башенках пансиона. Тогда я единственный раз позволяю себе обернуться на тропу, где он поправил мой шарф и снял ресницу с щеки. И увел в неизвестность Юлию.
Но я не имею права чувствовать себя обманутой. Ведь я первой отказалась от Штефана. Я решила так сама.
18 октября 1925
Открываю глаза и вижу Касю. Кася смотрит на меня и не мигает. Наши лица ровно друг напротив друга. Мертвая подруга лежит на краю моей постели, будто пришла пошептаться среди ночи. Тонкие губы смущенно кривятся, ладони зажаты между острых коленей.
— Ну, здравствуй, Магда, — шепчет Кася, вот только губы ее не шевелятся.
— Здравствуй, — хриплю и тянусь к ней, но движения даются тяжко, будто под толщей воды.
— Не надо, холодная я, — все так же, не размыкая губ, хихикает покойница. — И Юлька тоже. Совсем-совсем холодная, ни кровиночки. Так ей и надо!
— Разве умерла она?
— Не просто умерла. Сгинула, нет ее среди людей, — веселится Кася, и радужки ее расширяются, закрашивают мутные белки глаз. Нечеловеческие это глаза, сплошь темные. И голос ее тоже меняется. — Ее ведь ты загубила! Загуби-ила!
Кася воет.
— Н-нет!
Кто-то стучит в глухую стену.
Я взмахиваю руками и выпадаю из сна.
Вокруг темно, но я чую, что в комнате что-то изменилось. Она будто перевернулась, как в зеркальном отражении. Я сажусь на кровати и вижу себя со стороны: черные кудри сбились колтуном, глаза горят. Изо рта свешивается голый крысиный хвост. Он извивается, то скручивается кольцом, то конвульсивно бьется о мой подбородок.