Моим крапивным принцессам в ту пору исполнилось пятнадцать лет. Развернувшись, их листья наткнулись на стеклянный купол и пристальный, неприязненный взгляд над ним.
Правила можно не нарушать или обойти на цыпочках, когда знаешь о них достаточно долго. Сложнее всего заставить слушаться непокорные мышцы лица, так и норовящие показать истинные эмоции; погасить гнев в глазах; удержать рвущийся голос. И чем сложнее было им контролировать себя, тем строже становился контроль. Пани Ковальская вполне справедливо считала пансионерок третьего года обучения самыми нестабильными, даже опасными, а потому приставила к ним сестру Беату.
Плотная, как бочонок, с мощными руками и цепким взглядом глубоко посаженных бледно-желтых глаз — она была повсюду. Сестра Беата сидела с вязаньем на каждом уроке, вставляя замечания и одергивая девиц за каждую мелочь. Она обходила спальни, вторгаясь в самый сонный час, с ворчанием подтыкая одеяла и укладывая поверх них руки девочек — строго вдоль тела. Монахиня могла в любой момент зайти в умывальню, чтобы удостовериться, что никто не раздевается полностью и не слишком пристально смотрит на себя в узкие зеркальца, размещенные над эмалированными раковинами.
Если кто-то из девочек хоть немного не соответствовал ее строгим правилам, она уволакивала их в свою нору, в свою келью, пустота которой вызывала животный страх, и часами читала нотации, ставила на колени, поднимала с колен, заставляла молиться, просить прощения и чувствовать себя неправильными, уродливыми и грязными. Сестра Беата была на это способна.
Но самое ужасное, что все это она делала из любви.
— Ведь если я не буду к ним жестока, — рассуждала она вслух, — тогда девочкам грозит неминуемое падение. Они сгниют в собственных грешных телах! Погибнут! Я решительно не могу этого допустить, — заключала она и вздыхала, будто прося чашу сию минуть ее.
Уже приученные следовать правилам лишь внешне, мои принцессы с гневом осознали, что теперь школа серьезно посягает на их внутреннее, тайное.
Собираться становилось все труднее. После того, как монахиня застала Клару и Марию крадущимися по коридору, она стала дремать прямо в коридоре третьего этажа на стуле. Ночные бдения сестры Беаты прекратили их встречи вовсе. Границы были нарушены, и круглые сутки они чувствовали себя совершенно беззащитными. В девичьих умах зрел протест.
— Ненавижу ее, — доверительно прошептала Магда, не поднимая головы от паркета. Звук щетки, втиравшей в дерево мастику, немного приглушал ее слова. — Ненавижу, ненавижу!
Фотографии выпускниц пансиона чопорно и неодобрительно взирали на нее из своих тонких застекленных рам на стене первого этажа. Напольные часы глухо тикали.