Впрочем, девочки не думали о таких сложных материях. Гораздо сильнее их занимало то, как часто они оставались свободны от присмотра сестры Беаты и какими способами — этого мира или потаенного — эту свободу можно было продлить. И если от судьбы можно откупиться щепотью соли, куриным яйцом или мертвой птицей — почему бы и нет? Только скажите, по каким правилам играть.
Мария, самая восприимчивая к подобным изменениям, откликнулась первой. Ей было привычнее всех ощущать себя героиней романа.
— Скажи мне, Дана, — взялась она за одноклассницу. — Не говорил ли с тобой наш гость после сеанса?
Но Дана только таинственно отмахивалась — она не хотела размениваться по мелочам. Пусть думают, складывают части, строят догадки.
Ей нужно было что-то эффектное, то, что невозможно поставить под сомнение. Настоящее подтверждение ее силы. Но до самых рождественских каникул Дануте так и не представилось случая поставить точку в противоборстве с сестрой Беатой.
Однако по возвращении девочек в пансион Блаженной Иоанны что-то неуловимое, будто цвет линзы на проекторе, изменилось в Касе и Дануте. У меня было множество теорий на этот счет, но все они как одна померкли перед историей, что поведала пани Монюшко.
История, написанная на вырванных листах
1923–1924
Дедушка вывез меня в соседний город. Он побольше нашего, где на окраине стоит его усадебка, к тому же деда хотел, чтобы я подружилась с дальними родственниками. Кем они ему приходились — троюродными внучатыми племянницами или что-то такое, — я так и не поняла. Я почти не запомнила их лиц, не говоря об именах. К тому же, они совсем маленькие, лет по семь-восемь.
Все стерлось.
Осталось только праздничное шествие.
Цветные ленты на шестах. Музыка со всех сторон, мешается, клокочет. Люди радостно жмутся друг к другу. Дети прыгают и верещат. Клянчат сласти. И маски шагают через город. Кто под ними? Знаешь ли ты их?
Если бы они стояли чуть левее или правее, я бы ничего не увидела. Я узнала ее строгий пробор и модную стрижку, узнала клетчатое пальто на двух пуговичках, которые стягивали его полы ниже талии. Я узнала ее по одежде и хотела помахать ей, чтобы перебить мельтешение вокруг, чтобы она посмотрела в ответ и улыбнулась мне, показав мелкие, точно молочные, зубы.
Моя рука еще болталась в воздухе, когда я почувствовала, что что-то не так. Неправильно. Жутко даже. Я еще махала, когда между движущихся ряженых фигур разглядела рядом с ней отца и мать. Женщина, так похожая на Дану, стояла, опустив взгляд, как монахиня. Лицо ее было серое, выцветшее, будто она годами не выходила на улицу. Рукава французского пальто с меховой опушкой болтались вокруг ее тощих запястий, как на огородном пугале. Правее Данки стоял ее отец. Я сразу поняла, что это он — круглое брюшко, жизнерадостно торчащие кверху усы. Колбасный магнат. Рука на плече дочери.