Похороны, проведенные без соблюдения положенных обрядов, послужили причиной разлада внутри семьи. Если бы среди нас не было двух маленьких племянников, возможно, в конце концов мы попросту стали бы чужими друг другу людьми. Довольно символично было, что, когда мы стелили постели, между мной и матерью лежал племянник Чани, а между ней и олькхе — племянник Хёни. Просто после смерти брата мы испытывали друг к другу такое отвращение, что нам требовалась «буферная зона».
Племянник Хёни, которому исполнился годик, начал ходить вразвалку и довольно прилично лепетать слова, которым его никто не учил. Он стал маленьким мальчиком с большими глазами и удивительной кожей, которая отливала белизной, как белая яшма. Если и приходилось нам иногда улыбаться, то только из-за него. Но даже если мы, забывшись, начинали громко смеяться, стоило нам посмотреть друг на друга, как наши лица становились тусклыми и безразличными. Каждый раз в такие моменты я чувствовала нечто похожее на договоренность, объединявшую нашу семью, и чувство это было намного сильнее, чем ненависть. Это трудно выразить словами, но в послевоенный период, несомненно, наша семья выжила благодаря этим трениям.
За прошедшее со смерти брата время на конечной остановке появилась аптека, а через дорогу, напротив полицейского участка Сонбоксо, — детская больница. Позади бани «Синантхан», в спокойном и тихом переулке, где находился наш дом, кроме нас стала жить еще одна семья, и, хоть мы не общались с ними, чувство одиночества перестало быть гнетущим. Как бы ни запрещала полиция переправляться через реку, если желание было велико, способы всегда находились. Людей становилось все больше и больше. Поток возвращенцев был похож на воду, которой удалось найти щель в дамбе, — под давлением щель расширялась, и воды прибывало все больше.
С первыми холодами племянник Хёни подхватил простуду: у него ручьем текли сопли, температура начала постепенно повышаться. Все, что мы могли сделать, это развести в воде часть таблетки аспирина и напоить его этим раствором.
Дела наши обстояли еще хуже, чем во времена, проведенные в деревне Курончжэ. Не то что с недавно появившимися соседями, даже с членами семьи никто ничем не делился. В настенном шкафу у нас не было ни одного грецкого ореха или бережно хранимого ртутного препарата ёнса. Лишь благодаря заботе дяди мы оставались живы, но мы продолжали делать вид, что это не так. Поступить иначе мы не могли. Мы показывали всем, что живем лишь потому, что не можем умереть. Это было всего лишь никчемным проявлением самолюбия. По той же причине мы не поднимали паники из-за заболевшего ребенка.