.
Она отрицательно покачала головой. Брат потребовал, чтобы я, наша мать и олькхе по очереди проверяли улицу, но там всегда было пусто. Я не заметила ничего, кроме одинокого крохотного муравья. Тревога брата все усиливалась. Дело дошло до того, что мы даже рис не могли сварить, потому что он постоянно гонял нас на улицу.
— Ну, что там? Не видно, какой флаг висит на флаг-флаг-флагштоке?.. Проклятье, вы что, о-о-ослепли все что-о-о ли?
Брат начал заикаться. У него был очень слабый голос, словно доносивший из самой его души, но для меня он звучал как громкий крик. В конце концов я поняла, о чем он так сильно беспокоился. Он хотел узнать не о том, остались ли в городе люди, его беспокоило, под чьей властью мы находимся. Он снова и снова гнал нас на улицу, желая узнать, под чьим небом мы сейчас живем — под небом КНДР или Республики Корея? От нашего дома было видно несколько зданий с флагштоками, но ни на одном из них не развевался флаг. Национальная армия, заставив всех жителей Сеула эвакуироваться, отступила на юг. Однако до сих пор не было известно, где находилась и что делала армия северян. Судя по стоящей вокруг тишине, войска, похоже, еще не вступили в Сеул. Значит, сейчас город находился в состоянии своеобразного идеологического вакуума. Я подумала: «Брат ведь не любит ни правых, ни левых, вечно застревает в узкой щели между теми и другими. Разве ему не по душе мир, в котором отсутствует любая идеология? Разве он не должен сейчас радоваться?» Но казалось, брат боялся такого положения больше, чем обвинений в посредничестве красным[4]. Глядя на его смертельно бледное лицо, встревоженные глаза, слыша, как речь его с каждым часом становится все более бессвязной, я подумала, что для него сегодняшний день был слишком длинным, как для наркомана в галлюциногенном трансе.
В колодце, вырытом перед домом, вода была действительно мутной. Но из-за белой изморози, осевшей на его стенках, возникало ложное ощущение чистоты. На бетонном кольце, доходившем мне до груди, была закреплена веревка с ведром. Каждый раз, глядя на свой четкий образ, отражавшийся на поверхности мутной воды, я страшно пугалась, представляя себе другой мир, отличный от нашего. Мое отражение тоже выглядело напуганным. То, что я не заикалась, как брат, вовсе не означало, что я не боялась.
Мы ничего не ели до самого вечера, потому что брат запрещал днем разжигать огонь, говоря, что дым может нас выдать. Поэтому мы просто лежали весь день, укрывшись одеялами. К счастью, на кухне оставались холодная каша и древесный уголь. Олькхе все же смогла до наступления вечера разогреть рисовую кашу. Крупинки риса были похожи на мягкие, только распустившиеся цветы белой сирени, на бутоны, треснувшие от холода. Моих маленьких племянников накормили досыта, взрослые же лишь смочили горло мутным бульоном. Скудная еда только притупила чувство голода, но этого хватило до самого вечера, даже малыши не капризничали.