Но, к счастью, Миляш не ослепла окончательно, хотя и видела очень плохо. Зрение восстанавливалось очень медленно, от прогулки к прогулке, и потому Хадия не рискнула отправляться в путь с полуслепой девочкой, чтобы не подвергать ее опасности. Следовало выждать, когда зрение Миляш станет лучше. Эх, Асанай, Асанай… Видно, твое ласковое имя так и останется для Хадии лишь недосягаемой сказкой.
Так и получилось, что Хадия с Миляш остались на Уктау и на следующее лето. Туган с наступлением весны ушел в лес и вряд ли вернется снова на зимовку в пещеру. Скорее всего, найдет себе этим летом пару и заведет свою берлогу. Тропу, по которой медведь вернулся по осени, Хадия нашла еще зимой. Оказывается, в самой глубине пещеры был узкий и длинный поворот, по которому можно было выйти на восточный склон горы. Пользоваться этим ходом было и удобнее, и безопаснее, и Хадия вскоре совсем перестала пользоваться веревочной лестницей, оставив ее на всякий случай. Она по-прежнему продолжала ходить на охоту, делая по привычке припасы. Иногда выводила погулять Миляш, постепенно увеличивая время нахождения на воле. Коза нагуливала бока вместе с козлятами, и все шло своим чередом. Но этим летом произошло событие, всколыхнувшее однообразное и привычное времяпрепровождение маленького семейства.
В том месте, где русло реки раздваивалось, подобно рожкам вил, Хадия приноровилась ловить рыбу. Рыбачить было совсем не трудно, можно было просто захватывать рыбу голыми руками, благо в реке ее видимо-невидимо. Кроме Хадии на ловлю выходит и зверье, постепенно привыкнув к ней и воспринимая ее как свою. Иногда полакомиться рыбкой приходит и Туган, добродушно урча при виде Хадии, которую по-прежнему считает своей матерью и иногда даже ластится к ней, потираясь толстым боком о бедро женщины, от чего та покачивается, как былинка на ветру, смеясь и ласково трепля косолапого по ушам.
В один из дней на рыбалке внимание Хадии привлек запах, который никак не мог быть лесным. С ветерком откуда-то долетел дух… в это трудно было поверить Хадие, за два года не встретившей в лесу ни одной живой души, но пахло именно жареными пшеничными зернами! Хадия ни с чем не могла перепутать этот запах, сама много раз жарила зерна в очаге. И уж означать это могло только одно: рядом находился человек!
Поспешно собрав улов, Хадия опрометью бросилась в пещеру. С колотящимся сердцем вбежала внутрь по тайной тропе, бросилась к игравшей Миляш и крепко обняла ее, словно оберегая от опасности. Посидев с дочерью на коленях какое-то время, постепенно успокоилась, понимая, что зря, в общем-то, и перепугалась. Разве сама она не хотела пойти в деревню к людям? Разве не мечтала многие годы об этом? Да, соглашалась одна Хадия, но другая, испуганная, отвыкшая от людей, все же упрямо спорила, настаивала на том, что не стоит вот так сразу идти к человеку. Одно дело — пойти в деревню, и совсем иное — встретиться с человеком в глухом лесу. Иной человек в лесу становится страшнее зверя, уж кому, как не Хадие, было знать об этом…