Хадие известно, как это делается. Помнит она, как Анфиса в отсутствие Ивана попросила матушку-покойницу:
— Соседка, Иван поехал мед отвозить, вернется только завтра. За это время надо одно дело сделать.
— Что за дело? — настороженно спросила мама.
— Да уж такое дело…
— Грех это, Анфиса, — сердито оборвала мать. — Рожай, да и все тут.
— Да что же мне, каждый год рожать?!
Мать Хадии на это упрямо возразила:
— Грех это.
— Ладно, грех не на тебя, на меня падет. Помоги мне. Одна, боюсь, кровью изойду!
После этого тетка Анфиса заварила в чайнике какую-то травку с желтыми цветами, кажется, пижму, и выпила целую большую кружку. Да потом еще парилась в бане много раз, хлестала себя жестким веником по пояснице и снова пила тот отвар. К вечеру она ушла домой бледная как полотно, с заострившимся носом и синими кругами под глазами. Еще сказала матери напоследок:
— Все… Все.
А та, не переставая, причитала:
— Ой, Анфиса, грех же это! Молись, проси у своего Бога прощения!
Мелко и часто перекрестившись, Анфиса с трудом пошла к своей избе, кривясь на ходу и держась за живот…
«Ах, мама, мамочка! Разве бы не родила я потомка Такыя?! Если бы ты видела, какие у него глаза. Черные, как угольки. А волосы густые и черные, блестящие, как вороново крыло. Кажется жизнь бы отдала, только бы еще раз побывать в его объятиях, мама! Но не могу, не могу… Ради Миляш… Прости меня, мамочка!..» Так мысленно просила Хадия прощения у покойной матери, но от принятого решения не отступилась. Слишком уж назойливо попадались на глаза пучки желтой травы, висевшие на жердине в сенцах…
* * *
Вставали зори, наступали вечера. День сменялся другим днем, шел месяц за месяцем, на смену одному времени года приходило другое. Хадия привыкла к новому ритму жизни, который ее вполне устраивал и не осложнялся излишними переживаниями. Миляш росла, вытягивалась в рост и уже почти догнала мать. Ущербной она себя не чувствовала и жизнью, казалось, была вполне довольна. Не переживала, что живут они одиноко, что нет рядом других людей, не сетовала на то, что одинокая их жизнь проходит в глухом лесу. Ведь она и не знала иной жизни, не представляла, что есть где-то на свете большие деревни и огромные, по сравнению с их затерянным в глухомани хуторком, города, полные людей…
И все же Бог одарил человека не только инстинктами, но и разумом. Однажды дочка спросила Хадию:
— Мама, а где мой отец?
Хадия что-то невнятное пробормотала и перевела разговор на другое. Но про себя подумала: когда-никогда все же придется отвечать на такой вопрос, придется рассказать Миляш ее историю. Девочка видит, что птицы и звери живут парами, и у каждого зверька, у каждого птенчика есть не только мать, но и отец. А раз так, значит и у нее, Миляш, тоже где-то есть отец. Вполне объяснимо, что рано или поздно она вернется к этому разговору и захочет знать, где человек, давший ей жизнь, что с ним, кто он… И когда Миляш некоторое время спустя вновь завела разговор на эту тему, Хадия не решилась ей рассказать о тех двух разбойниках и насильниках и, неожиданно даже для самой себя, поведала историю их любви с Такыем, да так, словно бы он и есть отец Миляш. А со временем и сама стала почти верить в эту историю.