— Прощай, Сафа-Гирей, любовь моя! — Помолчав, — не потому, что не находила слов (все уже было обдумано), а чтобы произвести на слушателей как можно большее впечатление, — Суюмбика продолжала: — Великодушная Казань не забудет тебя! — Тут в ее голосе послышалось будто бы еле сдерживаемое рыдание. — Никогда не забудет! Ты был соколом на троне, соединил славу с милосердием, доблесть с беспощадностью к врагам веры нашей и страны нашей…
Нанизав на нить красноречия множество такого же рода достоинств покойного хана, Суюмбика рассчитанно пала на землю, якобы забилась в плаче, то вскидывая, то обессиленно роняя голову, запричитала:
— Зачем ты оставил свою любимую ханбику страдать здесь? Возьми меня к себе! Возьми!..
Одна из служанок и охранник кинулись к ней, подняли с земли. И лишь они заметили, что глаза ханбики, как ни странно, сухи.
А что касается народа… Он, бывает, суров, порой — жесток, но он и жалостлив. Он может справедливо покарать, но умеет и прощать. Еще недавно народ осуждал Суюмбику за ее легкомысленную связь, проклинал за то, что позволила чужакам из Крыма топтать казанские улицы, бесчинствовать, грабить, терзать ни в чем не повинных людей, но узнав о горестном ее положении, о предстоящем отъезде на чужбину, не мог не посочувствовать ей. Возбуждению жалости в народе поспособствовали и распущенные служителями веры пугающие слухи. Говорили, будто бы ханбику с вожделением ждет сам царь Иван. Будто бы намерен он лишить ее своей веры, заставит креститься и молиться ложному богу, заточив в зиндан не зиндан, а в крепость по названию «монастыр». И всякое другое говорили, что жалило сердца простодушных казанцев. А когда те, кто увидел Суюмбику у могилы Сафа-Гирея и услышал ее плач, наперегонки понесли по городу все более приукрашиваемые свидетельства очевидцев трогательного события, воображение доверчивого народа и вовсе распалилось.
Провожать Суюмбику поднялась, можно сказать, вся Казань. От ханского дворца до кремлевских ворот по обе стороны дороги выстроились ремесленники, базарный люд, путники, случайно оказавшиеся в этот день в Казани. За воротами прихлынула к появившейся в сопровождении служанок ханбике толпа женщин. Толкаясь, переругиваясь и плача, женщины проводили ее до Казанки, где, ткнувшись носом в берег, ждала ладья.
Решив усилить в сердцах казанцев сочувствие, вызванное лицедейством у могилы Сафа-Гирея, Суюмбика перед тем, как сесть в ладью, крикнула провожающим:
— Не забывайте меня, родные мои, вспоминайте, когда на душе у вас будет тяжело!
Ее надежда на то, что скоро вернется и снова завладеет казанским троном, ни на капельку не убавилась, но сказать об этом набежавшему на берег народу она не могла, да и не считала нужным. Пусть в его душе останется жалость, сострадание к ней! Когда понадобится, она воспользуется этим чувством.