Видя, что девочка смущена, Юмагул и сам засмущался, хотел сказать: «Не надо, не беспокойтесь из-за меня», — но Айбика опередила его, упрекнула молодушку:
— Ну тебя, енгэ! Вечно что-нибудь выдумываешь!.. — И, не глядя на Юмагула, добавила: — Он и сам, наверно, не захочет ходить со мной. Я ведь не мальчишка!
— Что же делать, раз наших мальчишек дома нет? Со вчерашнего дня все — на охоте. Как отправятся охотиться, так про все на свете забывают… А он, видишь, как заблудившийся жеребенок, не знает, куда податься…
Юмагулу, конечно, не понравилось, что его сравнили с заблудившимся жеребенком. Он обиженно проворчал:
— Я не заблудился, просто осматриваю ваше становище. И я — не жеребенок.
— Конек, что ли, молодой? — засмеялась молодушка. — Тогда бы тебя в косяк перевели, а ты, я вижу, еще в стороне от косяка… Идите, идите, погуляйте. Вы друг для дружки — самая ровня.
Будь Юмагул года на два старше — взрослые допустили бы его в свой круг, «в косяк», пригласили бы вместе с дедом на угощение к предводителю племени. Но пока приходилось мириться с положением «жеребенка».
Молодушка, сведя таким вот образом двух подростков, ушла по своим делам. Девочка и переданный на ее попечение юный гость стояли, не решаясь взглянуть друг на дружку, не зная, как дальше быть. Но сколько можно так стоять? Кто-то из них должен был начать разговор, а нет, так оставалось только молча разойтись.
Скорее всего они и разошлись бы, если б неподалеку в кустах не свистнула какая-то пичуга. Они обернулись на этот свист, улыбнулись, и улыбка помогла преодолеть отчужденность, сблизила их. Юмагул тоже тихонечко свистнул, пичуга отозвалась. И гость, и хозяйка разом засмеялись.
— Никак ты знаешь птичий язык? — сказала Айбика, уже дружелюбно глядя на Юмагула. — Ну-ка, свистни еще раз!
Юмагул воодушевился, свистнул и раз, и другой, но пичуга больше не отзывалась. Тогда он принялся посвистывать, подражая другим птицам.
— Фьють! Фью-тю-тю! Фюит-ти-ти!..
Юмагул умело воспроизводил посвист и голоса многих птиц. Айбика с детской непосредственностью, заинтересованно слушала его.
— Еще! Еще! — требовала она. Девочка и сама попробовала посвистеть, но у нее не получалось так здорово, как у Юмагула.
Тем временем поднялся шум-гам, бурзянские мальчишки вернулись с охоты. Айбика, даже не попрощавшись, скрылась в своей юрте.
Вот и все, что произошло между ними.
Два года спустя Юмагул приехал в становище бурзянцев в свите жениха на свадьбу дяди своего, Шагалия. Не насвистывал он на этот раз птичьи песни и Айбику увидеть не довелось. Когда другие веселились, участвуя в свадебных торжествах, в праздничной байге, он потерянно бродил, не находя себе места. Никак он не мог представить девочку с ясным лицом, с загоревшимися тогда от восторга глазами в роли нынешней невесты, больше того — своей будущей енгэ. Он не мог решить, жалеть ее должен (ведь дядя, Шагали, казался ему уже старым) или радоваться тому, что Айбика переедет в становище тамьянцев. Ночью в юрте, специально поставленной для сопровождающих жениха егетов, лежа рядом со своими утомленными празднеством, дружно храпевшими товарищами, он долго не мог заснуть, все думал и думал об Айбике — жалел ее.