Она вспомнила, как впервые получила письмо от Ноэля — вспомнила все, что было «впервые». Как они встретились в первый раз; как в первый раз танцевала с ним; как в первый раз он назвал ее «Гей»; как в первый раз его гладкая, пылающая щека коснулась ее щеки; как впервые она запустила свои пальчики в золотой локон, упавший ему на лоб, и увидела, как он блеснул на ее руке, словно кольцо верности; как впервые он сказал: «Я люблю тебя».
А затем — первый раз, когда ее посетили сомнения — крошечные сомнения, как камушек, упавший в лужу. Круги на воде становились все шире и шире, пока не достигли далекого берега недоверия. А теперь она не могла открыть письмо.
— Я не стану больше так трусить, — пылко сказала Гей, схватила письмо и распечатала его. Несколько минут она смотрела на исписанный лист. Затем положила и огляделась. Комната ничуть не изменилась. Казалось неприличным, что она осталась точно такой же. Гей машинально подошла к открытому окну и села на стул.
Ноэль просил освободить его от данного обещания. Ему «очень жаль», но было бы глупо «позволить детской ошибке разрушить три жизни». Он «думал, что любит ее», но сейчас «понял, что до сих пор не знал, что такое любовь». Было еще многое в письме — много извинений и сожалений, которые Гей не стала читать. Какой смысл? Теперь она знала, о чем оно.
Гей просидела у окна всю ночь. Она не могла спать и не хотела. Ужасно проснуться и снова все вспомнить. В мире не осталось ничего, кроме холодного, бледного лунного света. Забудет ли она когда-нибудь эту белую безжалостную луну над замершими в ожидании лесами, скорбное пение ветра под шуршание мертвых листьев, эту ледяную ноябрьскую ночь? Ничего не осталось у нее в жизни, ничего, ничего. Правильно предупреждал Лунный человек — она была слишком счастлива.
Гей думала, что ночь никогда не кончится. Но когда деревья дрогнули от предрассветного ветерка, она отошла от окна. Ей был невыносим этот восход — она сможет пережить все другие восходы, но только не этот. А заря была прекрасна — малиново-золотая, трепетно-великолепная, пылающая, крылатая, таинственная — такая заря должна вставать над счастливым миром, в счастливое утро, для счастливых людей. Она словно смеялась над несчастьем Гей.
«Я смогла бы пережить это утро, не будь впереди другого», — в отчаянии думала Гей. Бесконечная череда дней, простершихся впереди, год за годом, год за годом, пока она не состарится, не станет тощей, увядшей и злой, как Мерси Пенхаллоу. Одна лишь мысль об этих днях приводила Гей в отчаяние. Она задрожала.