Я вытерла глаза. Слезы и замедленное кино отняли последние силы.
– Ты тоже думаешь, что она прыгнула сама?
– Говорила с теткой-детективом?
Я кивнула.
– Я видел фотографии. Не успел посмотреть на нее в морге – был на пожарах.
– И что?
– В протоколах в таких случаях пишут – следов насильственной смерти не обнаружено.
– Это точно?
Леня отрицательно покачал головой.
– А сейчас можно узнать, кто это был? Тогда, зимой, и потом, на крыше?
– Теперь-то уже кому это нужно.
– Мне, – ответила я, встала и повторила. – Мне нужно. Мне.
Леня ничего не ответил, а за окном на черноте неба взорвались яркие цветы праздничного фейерверка.
В палатке было слышно, как отец рассказывает очередной анекдот:
– Высылает, значит, Василь Иваныч чукчам водку и красную икру. Они ему потом пишут: «Здравствуй, дорогой Василь Иваныч! Водку мы твою выпили, а морошку, значит, выбросили. Рыбой воняет, однако!»
Отец загоготал так, что замолчали утренние птицы. Игорь Петрович тоже смеялся, хотя я в анекдоте ничего смешного не видела. Может, потому, что слышала его с детства.
Они встали с рассветом, но в тайге было темно. На озеро опустился влажный туман, осел росой на траве и палатке. Я еще не выходила наружу, но знала, что все именно так, любым летним утром было так. Туман превращался в морось или росу. Я лежала в спальнике, из которого даже после стирки не выветрился запах костра и хвои, и прислушивалась, как отец и Игорь Петрович разводят огонь и ставят закопченный чайник.
Они явно симпатизировали друг другу. А я непрестанно, даже во сне, испытывала стыд за отца, за его золотые зубы, татуировки, повадки зэка. И за себя тоже, но за себя – гораздо меньше. Я не хотела вставать, лежала и слушала, как шутит отец, как поет прямо над палаткой тонкий птичий голосок, и как капли шлепаются на брезент, собираются в небольшую лужицу в провале и оттуда скатываются на землю.
Игорь Петрович громко смеялся над байкой отца о метровом лососе, якобы пойманном в восемьдесят восьмом году. Отец рассказывал, как вытащил лосося в лодку и пытался «укокошить», но лосось сломал ему руку. Показывал Игорю Петровичу сгиб локтя и шрам, который оставила гигантская рыбина. Я знала, что в восемьдесят восьмом отец сидел в тюрьме за грабеж и что руку он в самом деле ломал, но не рассказывал мне, когда и как.
– Дети, вставайте, пора идти, – заглянул в палатку Игорь Петрович.
Мы с Сергеем какое-то время сидели на пенках, рассматривая друг друга. Потом вышли к озеру, чтобы умыться. Было светло, солнце уже выглянуло из-за сопки и слабо пробивалось сквозь толщу деревьев. Я зачерпывала ладонями ледяную пахучую воду, и она, колыхаясь, касалась моих кроссовок, и листья на дне слабо шевелились, а чуть дальше сверкали серебряные рыбьи спины.