Игорь Петрович нетерпеливо переступил с ноги на ногу, а мой отец разочарованно вздохнул. Тогда я бросилась к Сергею, выхватила винтовку и, мельком взглянув на его вытянувшееся лицо, вскинула ее на плечо. Нашла оленя в прицеле, нажала на курок. Отдача долбанула по плечу, но я устояла на ногах. Оленя не было на выступе. Я положила винтовку на землю и пошла наверх.
Олень не упал вниз, он лежал на самом краю выступающего камня. Я попала ему прямо между глаз. Из небольшого отверстия вытек небольшой ручеек крови. Олень умер мгновенно, и я порадовалась этому. Пока остальные поднимались, я присела и опустила ему веки:
– Прости меня.
– Промеж глаз, етить иво! – воскликнул подошедший отец. – Если б чутка повыше, срикошетило бы, а так-то – точная работа.
Его распирало от гордости за меня.
Разделывать оленя решили прямо здесь. Мы только стащили его чуть ниже, подальше от отвесного края, положили вниз головой. Я сделала надрез на шее – и оттуда потекла горячая густая кровь. Надо было перевернуть оленя на спину, и мы взялись за это вчетвером, но, увидев нежное белое оленье брюхо, Сергей бросился в сторону, и его вырвало. Больше он к нам не подходил. Игорь Петрович несколько раз приносил ему воды.
Унести с собой много мы не могли. Мы с отцом принялись разрезать шкуру вдоль оленьих передних ног и аккуратно снимать ее. То же самое – с задними ногами. Сняли шкуру. Взяли самое нежное мясо с задних ног и немного со спины. Унесли бы и больше, на продажу, но было неудобно перед гостями.
Мясом набили все сумки и рюкзаки. Отец взялся нести оленью шкуру. Растерзанная туша осталась лежать, когда мы закончили и направились к реке, чтобы ополоснуться и идти в лагерь.
– А остальное испортится? – спросил Сергей.
– Да какое там! Харза, соболь, полевки, а то и мишка с серым доберутся. И дня не пройдет, одни кости останутся.
Мы спускались к реке. Я шла последней и смотрела в затылок Сергея. Он что-то почувствовал и оглянулся, нервный и бледный. Но я успела опустить глаза.
До лагеря добрались уже в темноте, бросили сумки с мясом у костровища. Отцы полезли в палатку переодеться. Их возбужденные голоса, голоса мужчин, добывших зверя, разносились по лагерю, скользили по поблескивающей в темноте озерной глади. Пока они меняли одежду, пропахшую по́том, испачканную землей и залитую кровью оленя, мы с Сергеем сидели в разных концах лагеря. Он злился на меня, это ощущалось даже в темноте и на расстоянии. А я радовалась, что он злится. Я вызвала у кого-то живое чувство, и оно принадлежит мне, только мне и никому другому! Я даже разогрелась от удовольствия. Должно быть, на моем обычно бледном и неприметном лице заиграл румянец, и губы порозовели.