Начались затяжные дожди, то и дело сопровождавшиеся оглушительными бурями. Однако день похорон Беркли выдался на удивление ясным. Он хотел, чтобы его похоронили дома, на берегу реки, которая несла прозрачные ледниковые воды с самой вершины горы Кения. Он был уверен в этом. В живописном месте, где река делает изгиб, напоминая очертания тонкой девичьей талии, переходящей в бедро, а вода журчит, перекатываясь через острые края черных базальтовых камней, вздымая древние слои торфа, мы смотрели, как гроб с телом Беркли опустили в землю, а над нами скворцы перекликались чистыми голосами, как колокольчики.
Собралось немало друзей. Бликс приехал издалека, аж из Сомали, и желтая глинистая пыль тех мест была заметна на его обуви и одежде. Ди стоял мрачный, надвинув шляпу на глаза. Но когда прощальные слова были сказаны и земля сокрыла тело Беркли, он подошел ко мне и, сжав мои руки, долго не выпускал их.
— Знаешь, я чувствовал себя полным дерьмом оттого, что заставил тебя уйти, правда, — признался он.
— У тебя действительно не было выбора, — ответила я. — Я поняла это.
Он хрипло кашлянул и покачал головой — длинная прядь почти белых волос, выскользнув, упала на воротник.
— Если тебе что-нибудь потребуется, я хочу, чтобы ты обратилась за помощью ко мне. Ты еще очень молода. Порой я не понимал этой простой вещи. Когда мы с Флоренс были в твоем возрасте, мы не очень-то заботились о том, чтобы прикрыть свой зад.
Он посмотрел мне в глаза, и я мгновенно ощутила, что если я и чувствовала некую неуверенность и униженность — это все мгновенно испарилось. Я прошла серьезную школу, но она стоила того, чтобы выучить ее уроки.
— Я обязательно так и сделаю, — ответила я. — Спасибо, Ди.
На длинной тенистой веранде в доме Беркли играл граммофон — звучала напряженная музыка. Мы вышли с Ди и увидели Дениса. Он стоял, наклонившись над блестящей конусообразной трубой и шипящей по пластинке иглой.
— Разве вы любите Бетховена? — спросил Ди.
Скулы Дениса слегка порозовели, выдавая его чувства.
— Беркли любил его, — ответил он.
Мы оставались в доме довольно долго, вспоминая Беркли, его жизнь, его тонкий вкус во всем, пересказывали истории о нем — все, какие мы только знали, пока небо не затянули темно-серые тучи и стало темнеть. Когда почти все разъехались, Денис предложил:
— Поедем со мной в Нгонг.
— Но у меня Пегас, — ответила я.
— Я могу привезти тебя назад, чтобы ты его забрала.
— Хорошо, — согласилась я, как будто это было совершенно рядовое событие. Хотя внутри меня все перевернулось — меня охватило смущение, соединившееся с приступом вдруг возродившейся старой обиды. Разочарование и желание боролись в моей душе, все это вихрем кружилось внутри меня, но я не подала вида. Пока мы ехали, говорили мало. Набрякшее, грозовое небо наконец-то разродилось постепенно усиливающимся экваториальным дождем. Он бился в стекла, барабанил по кожаному верху машины. Ни Денис, ни я не коснулись руки друг друга, ни звука не сказали о том, чего нам хотелось. Между нами было столько всего невысказанного, что это невозможно было выразить заурядными фразами. Когда мы доехали до фермы Карен, он резко свернул с дороги и взял курс на Мбагати, и я все поняла. Он не желал находиться со мной в ее доме, там, где все напоминало о ней. Это было их место, а у нас должно было быть свое, совершенно особенное, только наше.