Каждое утро, еще до того, как начинали галопировать лошадей, я выезжала на Мессенджер Бое. Я отправлялась объезжать его одна, хотя Мэнсфилд очень нервничал по этому поводу. Мне стало очевидно, что Мессенджер Бой не похож на других животных. Он все еще относился ко мне с недоверием. Эта настороженность сквозила во всем. В том, например, как он яростно сверкал глазами на грумов, которые отваживались приблизиться к нему. Он знал, что он — король. А кто такие мы?
Однажды утром, едва мы пересекли двор, Мессенджер Бой вдруг чего-то испугался. Что это было, я увидеть не успела, только почувствовала, как он задрожал и попятился, резко повернув в сторону. Я была ошарашена, но все же удержалась в седле. Однако жеребец не успокоился. Мне пришлось пережить еще три резких поворота и взбрыкивания, посильнее предыдущего, а потом жеребец ринулся к сделанному из кедровых прутьев забору и буквально насильно «счистил» меня со спины. По счастью, я приземлилась с другой стороны ограды. Иначе он запросто мог затоптать меня насмерть. Понадобились усилия четырех грумов, чтобы обуздать разъяренное животное. Я разбила в кровь нос и подбородок. Оставив жеребца на попечение грумов, я пошла домой, чтобы умыться и наложить повязку. Ушибленное бедро сильно болело. Можно было не сомневаться, что там красовался огромный синяк. Но беспокоиться мне пришлось больше о Мэнсфилде, чем о себе.
— О боже, Берил! — воскликнул он, увидев меня в крови. — А если бы он тебя убил?
— Все не так страшно. Правда. Я не раз в своей жизни падала с лошади.
— Но этот жеребец… Он особенно непредсказуемый. Он же мог искалечить тебя, разве нет? Я знаю, что ты хочешь приручить его. Но стоит ли так рисковать?
— Ты думаешь, что я из гордости не желаю отступиться от Мессенджер Боя?
— А разве нет?
— Это моя профессия, это то, что я знаю лучше всего на свете. Я знаю, кем он может стать, и знаю, как подготовить его к этому. Я вижу его будущее и не собираюсь сдаваться на полпути.
— Ну хорошо. Но почему именно ты должна заниматься этим? Обучи кого-нибудь из грумов или Руту, наконец.
— Но это моя работа. Я на самом деле могу справиться с ним, Мэнсфилд. И я сделаю это.
Он ушел очень расстроенный, а я, промыв и перевязав раны, направилась в конюшню. Грумы стреножили жеребца и привязали его к двум толстым стойкам. Они набрасывали ему попону на голову, и теперь он дико вращал глазами, готовый на любую жестокость, вплоть до убийства. «Вы никогда не приручите меня», — ясно читалось в его взгляде.
Я могла бы приказать грумам развязать его, но сделала это сама. Я старалась действовать неторопливо, спокойно, тогда как все окружающие взволнованно наблюдали за мной. Ни отец, ни Рута ни словом не помешали мне, но оба они держались поблизости, когда я повела Мессенджер Боя в денник. Пока мы шли, жеребец то и дело предупредительно бил копытом, натягивал повод. Даже оказавшись в деннике, за закрытой дверью, все перебирал ногами, вертелся на месте и ржал, бросая мне вызов. Казалось, он полон высокомерия, полой ярости, но я догадалась, что все это — наносное. Под яркой «оберткой» скрывался сильный страх, он пытался защитить себя. Он не хотел, чтобы я изменила его, сделала с ним что-то, к чему он не предназначен. Его невозможно было заставить сдаться.