Эмма тоже постарела, конечно. Она не то чтобы стала мягче, но как-то смирилась. Теперь ее присутствие вовсе не раздражало меня, как раньше. Я стала хозяйкой поместья, она же в Мелеле — всего лишь гость. Так что какое мне дело теперь до того, считает ли она меня излишне грубой или своенравной? Теперь ее мнение значило гораздо меньше, чем мое или Мэнсфилда.
Впрочем, Мэнсфилд и Эмма быстро поладили. Они оба любили заниматься садоводством, и вскоре уже можно было увидеть, как они ползают вдвоем на коленках в широких панамах от солнца, обсуждая корневой грибок или поражение листьев. Я же с утра бежала в конюшню — там была моя жизнь!
— А как там было в Кейптауне? — спросила я отца как-то в самом начале, когда он только приехал. Мы стояли, облокотившись на ограду, и смотрели, как один из наших грумов выезжает прелестную новую кобылу по кличке Клеменси.
— Жарко, — ответил он и стряхнул пыль с сапог, потом прищурился, взглянув на солнце. — Высокая конкуренция опять же. Не часто удавалось выиграть.
— Если бы мы не пригласили тебя назад, ты бы остался там?
— Наверное. Но я рад вернуться. Это здорово.
Как обычно, отец не был щедрым на слова и на чувства, но меня это не особенно заботило. Я знала, что он гордится мной и моими достижениями. Я почувствовала это, когда мы стояли рядом и смотрели на широкую зеленую равнину впереди.
— Точно такой же вид открывался с нашей фермы в Нджоро, — сказала я ему. — Немного севернее, но, собственно, все то же самое.
— Да, так и есть, — ответил он — Ты добилась больших успехов.
— В известной степени. Все было непросто.
— Я знаю. — Он взглянул на меня — в его взгляде на один миг появились сожаление о годах, проведенных врозь, и горечь от потерь, которые мы понесли. Наше непростое прошлое, о котором не хотелось и упоминать… Все это вдруг исчезло. Свалилось точно тяжелый камень с души, когда он вздохнул и спросил просто: — Ну, примемся за работу, что ли?
Вскоре имя миссис Берил Маркхэм стало появляться в заявочных списках на участие в гонках как в качестве тренера, так и в качестве владельца лошадей. Это был совершенно новый подход. Вместе с Клаттом мы составляли планы и схемы, выкупали особей, которые являлись потомками лошадей с нашей фермы в Нджоро, а также животных, которые были у отца на примете. Я испытывала ни с чем не сравнимое чувство восторга, собирая и соединяя вместе то, что однажды было жестоко разбросано и развеяно. Просиживая часами над нашей черной лошадиной книгой с отцом и Рутой, я чувствовала, что есть некая справедливость в том, чтобы восстановить все, что мы имели, и снова мечтать о величии. В наших руках будущее — Клатта, Руты, мое и Мэнсфилда. От подобной дерзости захватывало дух.