Все последующие месяцы я занималась только нашими лошадьми. Особое внимание я уделяла Мессенджер Бою. Постепенно мы находили с ним общий язык, и с каждым днем он сопротивлялся мне с меньшим упорством. Он не стал смирным, но, выезжая на нем по утрам, я чувствовала, — по тому, как ровно и послушно он шел, — что он стал относиться ко мне снисходительней. Не то чтобы он полюбил меня или вдруг счел за равную — ни в коем случае. Но он начал понимать, чего я от него добиваюсь, и вскоре, как я полагала, он сам станет желать того же.
Однажды утром, вернувшись с очередной прогулки, я отдала Мессенджер Боя груму, чтобы он охладился и отдохнул, а сама направилась в дом. По пути мне неожиданно попалась Эмма — в шляпе с полями, широкими, как зонтик от солнца.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила она меня неожиданно. И вид у нее был немного странный. С Эммой так всегда. Она никогда не скажет «доброе утро», а сразу начинает с середины.
— Да, конечно. — Я пожала плечами. Однако в тот же вечер, когда я была одна в спальне — Мэнсфилд уехал в город по делам, — я вдруг почувствовала такой сильный приступ тошноты, что едва успела вскочить с постели прежде, чем меня вырвало. Когда Мэнсфилд вернулся, я лежала, скорчившись на полу, не в силах подняться.
— Надо поехать в город, показаться врачу, — засуетился он.
— Нет необходимости. Наверное, что-то не то съела. Надо полежать.
Он отнес меня в постель, положил прохладный компресс мне на лоб и задернул занавески, чтобы я могла отдыхать. Но как только он ушел, поцеловав мою руку, я открыла глаза и, уставившись в стену, стала обдумывать очевидное — я беременна. У меня не было никаких сомнений, так как ощущения, которые я испытывала, казались точно такими же, как и в Лондоне. Странно, но Эмма догадалась раньше, чем я сама осознала правду.
Я понимала, что должна сказать Мэнсфилду. Но после истории с Мессенджер Боем и тем, как мой супруг отреагировал на известие о гибели Майи Карберри, я опасалась даже заикнуться. Узнав о моей беременности, он усилит свою заботу, конечно. Это даст ему повод если не связать меня по рукам и ногам полностью, то, по крайней мере, накинуть на меня узду. И что тогда? Однако, пока я мучилась сомнениями и тревогами, Мэнсфилд сам обо всем догадался.
— Ты счастлива, дорогая? — спросил он, взяв меня за руки и неотрывно глядя в глаза.