К 1919 году в городе на холме воздвигли Дом правительства с бальным залом. В Найроби был ипподром и три неплохих отеля. Чтобы добраться до города, надо было всего лишь сесть в поезд, правда, еще трястись в вагоне сто тринадцать миль среди бесконечного, покрытого пылью кустарника, потрескавшихся от солнца и покрытых выбоинами красноватых пролысин и поросших тростником болот. Целый день пришлось провести в железной коробке, называемой вагоном, — душной и раскачивающейся из стороны в сторону, — и вот я уже в нашем номере в отеле «Нью-Стенли», наряжена в платье цвета хорошенько взбитого яичного желтка. Спору нет, платье было хорошенькое. Эмма тщательно выбирала его и убеждала меня, что оно великолепно. Но я в нем чувствовала себя неуютно. Жесткий кружевной воротник казался мне слишком высоким для моей шеи, у меня немедленно образовалось раздражение, и все время хотелось чесаться. Кроме того, был еще венок из роз — торчащих в разные стороны желто-розовых бутонов, который давил на виски. Я прошлась по комнате и посмотрела на себя в зеркало, втайне надеясь, что я выгляжу прилично — лучше не надо.
— Как тебе? Только скажи правду.
Я повернулась к своей школьной подруге Дос. Она стояла за моей спиной в одной комбинации и вытаскивала шпильки из закрученной в пучок на затылке темной массы волос.
— Да ты хорошенькая, — ответила она. — Только перестань чесаться, а то подумают, что у тебя блохи.
Дос исправно посещала учебное заведение — теперь она училась в школе мисс Секкомб. Между нами, надо сказать, было мало общего. Она была очаровательная, темноволосая. Очень аккуратная, уютная и крохотная в своем голубом кружевном платье. Она умела завести разговор и наговорить любезностей, легко сходилась с людьми, вызывая их симпатию. Я же была высокая и тонкая, как жердь, на голову выше Дос даже без каблуков. И мне куда легче удавалось общаться с лошадьми и собаками, чем с людьми. Мы были полными противоположностями, и казалось, совсем не подходим друг другу. Но я обожала Дос и была рада, что она со мной.
Ровно в 10 часов вечера, как положено по глупой британской традиции, я взяла под руку отца, и мы спустились по лестнице в зал. Все детство я видела отца в запыленной одежде цвета хаки и в шлеме для верховой езды. Сейчас же он смотрелся безукоризненно, в смокинге и белоснежной рубашке с высоким воротником. Это напомнило мне, что когда-то в Англии мы вели совсем другую жизнь. Там, на моей родине, меня бы обязательно представили ко двору и я бы стояла в длинной очереди прелестных благородных молодых женщин в жемчужных ожерельях, перчатках до локтя, обмахивающихся веерами из перьев страуса, и дожидалась возможности сделать реверанс перед венценосной особой. Здесь же, в далекой колонии, где о присутствии Британской империи напоминали только флаг и изредка исполняемый гимн «Боже, храни короля», меня выставили напоказ в обычном городском отеле, заполненном фермерами, бывшими солдатами и заезжими потомками голландских переселенцев в Южной Африке. Все возбужденные и напомаженные по случаю. Оркестр из пяти участников сыграл первые аккорды композиции «Если бы ты была единственной девушкой на свете» из популярного мюзикла. Под эту музыку мы с отцом спустились в зал и начали танцевать.