Историю каждого человека можно описать разными способами: через его генетику, то есть унаследованные им от родителей свойства и черты, через образование – где, чему и сколько человек учился, через общение – с кем общался, дружил, соседствовал, а можно и через последовательность прочитанных книг. Попытаюсь восстановить свою…
Как это ни смешно, даже мои первые детские книги, скорее всего, не находящиеся в списке запрещенных, тем не менее были давно уже изъяты из библиотек, содержались в спецхране и выдавались по специальному разрешению. И, уж во всяком случае, не переиздавались. Это были книги из книжного шкафа моей бабушки Елены Марковны, которая успела закончить гимназию в 1917 году и сохранила девчачьи романы Чарской, чудесную книгу Луизы Олкотт “Маленькие женщины” – и они же, ставшие взрослыми; там же была и книжка о маленьких японцах и маленьких голландцах и подшивка журнала “Задушевное слово”. В этом же шкафу я нашла и первую настоящую книгу “Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский” неизвестного мне автора Мигеля де Сервантеса Сааведры, академическое издание… Другой книжный шкаф, который пополнил мое образование немного позже, принадлежал второй бабушке, Марии Петровне. Он был поинтереснее и поопаснее, но до него еще надо было дорасти: “Камень” Мандельштама и “Четки” Ахматовой, “Котик Летаев” Андрея Белого, “Образы Италии” Муратова и “Толкование сновидений” Фрейда, даже, прости господи, томик Ленина “Материализм и эмпириокритицизм” с насмешливыми пометками покойного деда. Кстати, там же я нашла книжку, которая у меня сейчас хранится дома (кое-какие документы бабушки и дедушки я отдала в архив, а эту не отдала), – “Восстание ангелов” Анатоля Франса. Это одна из моих семейных драгоценностей, и имеет она очень странный вид: в самодельном переплете, который короче, чем формат страниц, так что страницы вылезают снизу из-под переплета приблизительно на палец. На последней странице написано: “Этот переплет я сделал из краденой папки, старых носков и хлеба в самые тяжелые дни пребывания моего в камере № 3 в Сталинградской тюрьме”. Дальше дата – март 1934 года. И подпись моего деда.
В шкафу бабушки Маруси обнаружилась и русская Библия, интерес к которой проснулся у меня позже. Это была домашняя книга, читаная, даже зачитанная, с подчеркиваниями. Была и вторая Библия, у прадеда с материнской стороны, на иврите с параллельным переводом на русский язык. Но это была Тора, без Нового завета. Еще одна семейная драгоценность.
Библия в годы моего детства была книгой редкой, после революции издавалась она только в издательстве Патриархии, можно сказать, для служебного пользования, как какая-нибудь внутренняя инструкция ЦК или КГБ. Купить ту Библию было почти невозможно. Но я прекрасно помню Евангелие, переписанное церковной старушкой от руки, как в догутенберговские времена. Самиздат, между прочим!