Но хижина – вот она, стоит на утоптанной земле, такая новенькая на фоне леса, ну а если чуть кривоватая, так это как посмотреть.
По крайней мере, никому и в голову теперь не придет, что это место пустует.
Внутри хижины и атмосфера была другой. Снаружи неумолчное птичье пение, шумы, шорохи, треск вились вокруг человеческой жизни, как вода вокруг камешка. Но войдя в хижину, человек снова становился чем-то отдельным от этого места, перемещаясь в атмосфере, созданной им самим.
И лес тоже изменился. Снаружи взгляд смущало слишком много подробностей, каждый лист, каждая травинка отличались друг от друга и все же были одинаковыми. Но в обрамлении дверного или оконного проема лес становился чем-то, что можно разглядывать по частям и чему можно давать имена. Ветки. Листья. Трава.
По ночам, при дымном свете лампы, когда в руке была кружка рома, а во рту – набитая трубка, хижина становилась очень приветливой. Он был готов ею гордиться.
Однако при свете дня, и он это признавал, выглядела она не очень. Кора курчавилась, словно это была не хижина, а шкура какого-то большого медлительного животного, и изнутри она тоже смотрелась еще не выделанной шкурой. Куски коры уже покоробились, сжались, щели образовались такие, что сквозь них вполне можно было просунуть руку. Различие между внешним и внутренним было не настолько явным, как он надеялся. Однажды утром Уилли и Дик встали со своих набитых соломой матрасов, и за ними заскользила длинная черная змея, словно считала себя еще одним мальчиком, ожидающим куска поджаренного хлеба и кружки чая. Всей семьей они, окаменев, смотрели, как длинное тускло-черное тело неспешно проползло по земляному полу, обвилось вокруг тарелки, а потом выползло через дыру в стене.
Сэл очнулась первой. «Там есть глина, – сказала она. – Вокруг места, откуда мы носим воду. Уилли и Дик, отправляйтесь туда после завтрака, и мы замажем все щели». Она говорила это так спокойно и уверенно, будто изгнание из дома змей было делом совершенно рядовым.
Она не переставала его изумлять.
«Мы замажем только внизу, чтоб змеи не пробрались, – добавила она. – Змеи же не могут прыгать, да, Уилл?» Это была хорошая шутка. «А теперь дверь, – она повернулась к дверному проему, где занавес из коры так скрутился, что под ним вполне могла бы проползти и Мэри. – Мы внизу надбавим еще кусок. Ну вроде как пришьем. К тому же это не навсегда, – небрежно произнесла она, как будто во всем этом было что-то забавное. – Это временно, пока не уедем».
От этих слов в нем что-то дрогнуло. Когда они говорили об этом, лежа в постели в «Маринованной Селедке», пять лет казались огромным сроком. Но сейчас, когда на дереве появлялось все больше зарубок, пять лет уже не выглядели слишком щедрым обещанием.