Он отступил назад и вдруг вспомнил процедуру посвящения в ученичество в Гильдии водников, когда он так вжался в камин, что у него чуть штаны на заднице не загорелись. Он тогда думал, что это, наверное, часть цены, которую мальчишке приходится платить за вступление в мир взрослых. Но, похоже, став взрослым, человек все равно продолжает платить.
• • •
Закованных в кандалы, неуклюжих осужденных тычками прогнали по трапу на причал, и они стояли, сгорбившись под яростным солнцем. Их всех недавно постригли, и бледные шеи были похожи на проростки картофеля, на лысых головах виднелись кровавые отметины от ножниц. Испугавшись такого огромного пространства, они сгрудились в тесную толпу.
Торнхилл заранее предвкушал этот момент. Он представлял себе, как выйдет вперед, как укажет на тех, кого выбрал. Но теперь он топтался где-то сзади, потому что не мог выдержать презрительного взгляда Саклинга.
Представитель губернатора уже отобрал тех, кто имел какую-то ценность – плотников и строителей, пильщиков и фермеров. Наступил черед поселенцев-джентльменов с их пронзительными голосами и в камзолах, сидевших на них так, будто они в них родились, – они отбирали себе тех, кто посильнее, и тех, на чьих лицах не лежало явной печати порока. Только потом свой выбор могли сделать получившие свободу бывшие каторжники. И тут вдруг из ниоткуда снова возник Саклинг. «Давай, Торнхилл, выбирай, – и, сделав широкий жест, словно приказчик в магазине, мерзко улыбнулся. – Чувствуй себя совершенно свободным», – и голосом подчеркнул слово «свободным».
Торнхилл выбрал двух лучших из худших. Первый, назвавший себя Недом и не сообщивший фамилии, был тощим слабаком с длинной, похожей на лошадиное копыто, челюстью, влажными красными губами и глубоко сидящими глазами. Он чем-то напомнил Торнхиллу беднягу Роба – явно не самый большой умник, но зато полный энтузиазма. Другой был мальчиком на побегушках у какого-то торговца в Ковент-Гардене, однако по возрасту уже далеко не мальчик. Под ярким солнцем он казался особенно изможденным.
Это была довольно жалкая парочка. Зато его собственная.
Тот, который работал у уличного торговца, сощурившись от яркого света, пристально его разглядывал. «Ты Уилл Торнхилл, да? – спросил он и подошел поближе. Торнхилл почувствовал корабельную вонь. – Уилл! Я Дэн Олдфилд, помнишь такого?»
Торнхилл присмотрелся: черные усы на молочно-бледном худом лице, робкая улыбка, зубы через один – парень казался совершенно изголодавшимся. Теперь он вспомнил Дэна Олдфилда. Вспомнил тело его отца, лежавшее на Селедочном причале, тело, полное речной воды. Вспомнил, как они вместе голодали и как вместе мерзли, и как однажды, чтобы хоть на мгновение ощутить тепло, пописали себе на ноги.