Он так мечтал об этом месте, он без оглядки позволил себе его полюбить. И все это время, что он мечтал, сражаясь с ветром, приливами и усталостью, все это время, как оказалось, было поздно. Кто-то другой ступил на эту землю, расковырял ее мотыгой. Как и любую другую надежду, эту у него тоже отобрали.
Он глубоко вздохнул, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Поднял голову к небу, стараясь их прогнать. Он видел, как перед глазами пляшут частицы воздуха.
От полоски растревоженной земли к нему поднимался запах сырости. Черная птица с холодными желтыми глазами повернулась к нему спиной и улетела.
Он снова глянул на потревоженную землю. Она была разрыта не квадратом, не так, как сделал бы вооруженный мотыгой человек. Тот, кто намеревался посеять зерно, не стал бы оставлять вырванные маргаритки – они же снова могут прорасти, а собрал бы их и отбросил в сторону.
Он сам удивился тому, как спокойно прозвучал его голос: «Это работа диких кабанов. Или кротов, кого-то такого». Сказал как бы между делом, как человек, ни в малейшей степени не обеспокоенный разворошенной землей.
Уилли знал, когда отцу лучше не перечить. «А, кроты, значит», – сказал он, но Торнхилл слышал в его голоске недоверие.
Дик, воткнувший было мотыгу в кусты, окликнул их, ветер заглушил его голос. Он подошел, волоча за собой мотыгу, и уставился на потревоженную землю.
«А здесь копали», – произнес он наконец. Уилли, подойдя к нему сзади, поспешил ответить: «Нет, Дик, Па говорит, что это кроты». Но Дик не расслышал предупреждения в голосе брата и продолжал: «Это дикари. Сажали что-то вроде картошки».
Торнхилл смотрел на землю, которая, высыхая на солнце, становилась серой. Дик, может, и был бы прав, да все знают, что черные ничего не сажают. Они бродят повсюду и едят что подворачивается под руки. Они могут что-то вырыть или сорвать с куста, мимо которого идут, но, подобно детям, не сажают в землю сегодня то, что можно съесть назавтра.
Поэтому они и зовутся дикарями.
Торнхилл наклонился и взял стебель с клубеньками на корнях. «Помолчи, Дик, – сказал он. – Эти никчемушные черные никогда ничего не сажают». Отбросил растение, оно отлетело и, увлекаемое весом корней, шлепнулось на землю.
• • •
Здешняя земля была совсем не похожа на жирную почву Бермондси[13], которая после дождя так и липла к ногам. Эта же была тощей, песчаной и рассыпалась в руках. Кустики маргариток выдирались легко, их корни-клубеньки поблескивали под слоем грязи, и они складывали их сбоку от вскопанного квадрата.
И все равно от этой работы ломило спину. Торнхилл мог налегать на весла, но уже через десять минут ползанья на коленях и взмахов мотыгой он весь вспотел. Солнце поднималось все выше, и хотя еще было утро, жара стояла как в полдень в Англии. Мухи вились вокруг его носа, норовили попасть в глаза. Ему казалось, что еще немного – и шкура у него треснет, потому что он сварится в собственном соку.