Уилли продолжал лихорадочно копать, мечтая поскорее закончить, чтобы вернуться на «Надежду» и засесть там, заплетая концы или законопачивая течи. Дик тоже помогал, но толку от него не было никакого: он по полчаса мечтательно ковырялся на одном и том же месте, улыбаясь чему-то своему.
Они закончили то, что начали то ли кроты, то ли кабаны, и уже после обеда у них был готов аккуратный квадрат вскопанной земли, готовый под посев, – по площади он был не больше палатки, но это ведь только для начала! Его задачей было не столько собрать урожай, сколько заявить о себе. Все равно что водрузить флаг.
Он послал мальчиков к палатке за семенами и сел полюбоваться результатами трудов. Рядом в траве пикала какая-то букашка – «пик-пик-пик», гудели насекомые. Птица вела рассказ, поднимаясь с ноты на ноту, другая птица скрипела, словно дверь, которую то открывают, то закрывают.
На этой дикой земле, где горы и долины укутывал, словно мятым одеялом, нетронутый лес, не было ничего, что человек мог бы признать человеческим, кроме этого маленького квадрата вскопанной ими земли. Он слышал, как в ушах у него шумела кровь, слышал собственное дыхание.
А потом он увидел, что за ним наблюдают двое черных. И дело было не в том, что они вдруг откуда-то появились – они просто решили стать видимыми. Они чувствовали себя вполне уверенно. Первый, опираясь на копье, стоял на одной ноге, согнув другую, в позе, повторявшей изломанные линии веток. Второй сидел на корточках, неподвижный, как камень.
Торнхилл вскочил. Тот, который стоял, словно ждал этого – он шагнул вперед, седовласый, с тощими жилистыми ногами, впалой грудью старика и круглым животом. Его мужские органы были бесстыдно оголены, и хотя на поясе висел шнурок с нанизанными на него какими-то палочками, он явно не был предназначен скрывать то, что обычно скрывают из скромности. Второй встал – этот был молод, в самом расцвете сил, ростом не ниже самого Торнхилла. Меховая повязка удерживала над высоким лбом копну волос. Грудь и плечи обоих мужчин были украшены рядами светлых шрамов, они мерцали на темной коже.
Они не потрясали, не угрожали копьями – держали их как бы между прочим. Торнхилл не мог понять, что выражают их лица. Глаза их прятались под тяжелыми бровями, большие рты не улыбались. Они безо всякого страха стояли прямо перед ним. И ситуацией владели они.
Торнхилл вытер ладони о штаны. Почувствовал утолщение в том месте, где были швы. Это успокаивало. Он снова вытер ладони, потом сунул руки в карманы. Теперь, когда он убрал руки и никто не мог их видеть, он почувствовал себя менее беззащитным. Где-то там, на краю сознания, мелькнул образ – он сам забивается в карман, теплый, темный и безопасный, сворачивается там клубочком.