В мужские дела Ирма не вмешивалась.
Томас отправлялся с Костей и Наташей на работу и возвращался поздно, жалуясь, что «все хочьет теньги, а в Германия не так». Ирма понимала, что речь идёт о взятках, но понятия не имела, когда, как и в каких размерах их дают и потому молчала, приглашая к ужину. Утром протягивала сумку с котлетами, жареной курицей или пирожками – кофе и чай готовили в магазине.
За неделю до открытия, к 8 Марта, они взяли с собой Ирму. Томас распахнул двери, и перед нею предстал мир роскоши, где всё блестело, как в дорогих парижских магазинах: дверные ручки, причудливые бра, боковая отделка на искусных стеллажах. В её взгляде читались восхищение и одновременно тревога, и он спросил, что её не устраивает. Она улыбнулась:
– Всё сделано, как нельзя лучше, даже страшно…
– Мьилая, здесь любовь будьет. Здесь не стрельять.
– «Не стрельять»? – его же акцентом переспросила она. – Хорошо бы. А ты сторожей нанял?
– Два есть, ещё одьин надо.
– Нет, ещё четверых надо, чтобы каждый день дежурило по двое – через два дня. Понимаешь?
– Да, да, поньимаешь. Это потом.
– Нет, не потом – сейчас.
– Окей. Как тебье? Нравьится?
– Да, очень. Просто супер!
Три кассы размещались треугольником: две недалеко от выхода и одна, центральная, – в глубине зала. На стеллажах расставили парфюмерию и косметику— для женщин, мужчин, детей и подростков. Маленький зал предоставили импортным моющим и чистящим средствам. Для «проб» распаковали флаконы с духами-одеколонами, кремами-помадами и тушами-тенями.
Томас сожалел, что в провинциальном городке нет крупной железнодорожной станции, нервничал и волновался, станет ли магазин такого уровня удачной «пробой» в России.
* * *
А времена надвигались смутные: преступные авторитеты параллелили и меридианили сферы влияния. Криминал набирал обороты. По радио и телевизору ежедневно сообщали об убийствах и разборках. На базарах и вокзалах вымогатели рыскали голодным зверьём. Новое слово «рэкетёры» усваивалось без преподавательского искусства. «Там сёдни рэкетёры лютовали – пришлось уйти», – делились старики впечатлениями «с базара».
«Лютовали» и на улицах. Сидит, бывало, бабуля в каком-нибудь переулке, торгует ягодами и овощами с собственного огорода, вдруг подходит «бугай» и требует:
– Плати, бабка, 5 рублей, – большие по тем временам деньги.
– За что, сынок?
– За место. Иль не слыхала: «Сначала заплати налоги»?
– Тебе что – улицу жалко?
– Плати, я сказал!
– Ишшо не наторговала, нету мене таких денег…
Он пинал картонный, из ящиков, «прилавок», размазывал по асфальту содержимое и уходил, не оглядываясь. Следя за поступью властителей «нового времени», люди впадали в депрессию. Волна завистников и тех, кто любил чужой каравай, шла по нарастающей – в народе, однако, иронизировали, что «пользы от милиции и судов не больше, чем от козла молока».