– Вы когда в последний раз виделись?
Дверь открылась, и к дверному косяку прислонился военный в фуражке, галифе, сапогах и в перетянутой широким ремнём гимнастёрке. Мужчина за столом перестал жевать, в глазах тёти отразился сгусток нервов.
– Что… с сестрой? – повторила она.
– Вы не ответили, когда в последний раз её видели.
– В день, когда мама уехала к папе, – подсказала Сати: тётя, казалось, потеряла дар речи.
– За это время были какие-нибудь известия?
– Письмо было, – отвечала Сати вместо тёти.
– О чём она писала?
– Что приедет с папой за вещами и мы уедем в город.
– Где это письмо?
– За зеркалом. Сейчас принесу, – и Сати буквально выпрыгнула из избушки.
Военный и гостья поспешили за нею. Сати открыла дверь – на табуретах в двух гробах лежали отец и мать в искусственных цветах.
«Ма-а-па-а», – прошептала она и рухнула наземь. Женщина вынула из белого халата пузырёк и поднесла его к носу Сати. Она задвигала головой, открыла глаза и молча поднялась. Врач пыталась помочь. Сати брезгливо отмахнулась и подошла к гробам, фотографируя, казалось, глазами…
Чёрная коса матери окантовывала лицо, разглаженное от припухлости. Иссиня-бледное, опухшее, оно было лицом измученной девочки, которая не понимала, за что её мучают… На лбу – огромный синяк… Под глазами – синие круги… На отце, строгом, красивом, сухощавом, каким он и был, – следов насилия не было. Его чёрные волосы были аккуратно зачёсаны назад.
Звенящую тишину хотелось разорвать криком: «Мама, папа, расскажи-ите!..» Но мёртвым не ведома боль живой души, и дочерний крик застрял в груди. Вбежала тётя… застонала «ой», побледнела и повисла на Сати, что, казалось, превратилась в монумент.
По центральной усадьбе и первому отделению, что разделялись трассой, разлеталась печальная весть – к саманкам чеченцев стекались мавзолейно. Похоронами руководили люди в погонах, они и письмо унесли. По их версии, убийцы выследили супругов по дороге в совхоз. Мужа, якобы, застрелили за придирчивость к заключённым, а жена пострадала, как свидетель. Не было б её – живой бы осталась, а так – настрадалась, бедная: сердце не выдержало – разорвалось. Людям в шинелях Сати не верила: неполные три месяца были слишком малым сроком для ненависти с таким финалом. Чеченцы шушукались: «Человек чести, он горой стоял за справедливость. Не поладил с начальством – вот и убрали».
О существовании психолога в те времена не знали, а Сати он был нужен: ей шёл четырнадцатый год – возраст, уже не детский, но ещё и не юношеский. После похорон Сати затаилась. Через неделю тётя постучалась к ней – никто не открыл. Опасаясь за жизнь своей семьи и жизнь Сати, тётя не знала, где и у кого просить помощи. Сати не выходила на улицу, не ходила в школу. Что с нею, никто не знал.