– Мне приснился ужасный сон. Мне страшно, Джозефина.
Джозефина вошла в комнату и села на кровать. Она вытащила из рук Миссис простыню, сложила ладони хозяйки вместе, взяла в свои и стала гладить, будто разглаживая складки на простыне.
– Не бойтесь, – сказала Джозефина, думая, придет ли Мистер в ее комнату, будет ли ждать ее появления, когда Миссис заснет.
– Я никогда не говорила тебе, – сказала Миссис. – И боюсь, что это мое проклятие. Я знаю, у меня мало времени, у меня нет иллюзий. – Костлявое тело Миссис расслабилось в кровати, а рука Джозефины все гладила, гладила, скользила по костяшкам, по длинным тонким пальцам до самых кончиков. Голова Миссис откинулась на подушку, лунный свет из окна подчеркивал овал ее лица, скрывая порез в тени. На шее Миссис пульсировала опухоль, краснота стала распространяться.
– О чем вы никогда не говорили мне, Миссис? – тихо спросила Джозефина, но глаза Миссис Лу начали закрываться, и она снова спросила, на этот раз громче: – О чем вы никогда мне не говорили?
– О, Джозефина, отвернись. Я не вынесу твоего взгляда. – Джозефина отвернулась к окну и вспомнила кухонный нож, который выбросила утром; она подумала, что в костяной ручке, должно быть, отражается луна, и теперь его наверняка легче найти в высокой траве, чем днем.
– Джозефина, один ребенок выжил. Только один.
Джозефина заметила на подоконнике струйку крови, засохшую и потемневшую. Кровь Миссис, которую Джозефина не заметила и не стерла.
– Твой, Джозефина. Твой ребенок выжил. Ты была так молода и ничего не понимала. Я сумела облегчить твою боль, и доктор Викерс помог мне. Ты помнишь это как сон, правда, Джозефина? Я этого и хотела. Я не хотела, чтобы ты помнила. Хотела, чтобы ты думала, что он умер. Как и все мои дети.
Джозефина не смотрела на Миссис. Она перестала поглаживать, убрала руки и положила их на колени. Воздух в легких с каждым вдохом, казалось, становился все гуще, и комната вдруг поплыла, оторвалась от дома и земли, опрокинулась, закачалась. Джозефине показалось, что она и Миссис плывут на лодке к какому-то далекому, ужасному берегу. Джозефина попыталась встать с кровати, но ноги подкосились; она попыталась снова и, хотя колени все еще дрожали, направилась к двери.
– Это была девочка? – спросила Джозефина, повернувшись к Миссис, и услышала собственный голос как будто из длинного глубокого туннеля.
– Мальчик, – сказала Миссис. – У тебя родился мальчик.
– А где он?
– Я отвезла его к Стэнморам. Подумала – ну, будет одним негритенком больше. Там их так много.
Джозефина остановилась в дверях и посмотрела на Миссис Лу, лежащую на кровати под одеялами, несмотря на жаркую ночь; лицо покрасневшее и влажное от пота, глаза темные и отсутствующие. Опухоль хорошо видна с того места, где стояла Джозефина. Она снова вспомнила утро, когда вернулась в Белл-Крик, да, эта самая кровать, высокая кровать ее хозяйки, здесь Джозефина лежала, здесь и родила. Неотпускающая боль, шум дождя, ворона у окна, грубые руки доктора Викерса, пустота внутри. Джозефину вдруг охватила странная радость: теперь она знает, что ее ребенок не умер, нет, ее ребенок дышал, плакал и жил, он оказался сильнее, чем дети Миссис, он одолел их призраки, их холодные призрачные пальцы, которые, должно быть, уцепились за его новое теплое тело. Но радость была эгоистичной, и Джозефина понимала это: ведь где сейчас этот мальчик? И что он знает о своей матери?