Проблем было только две — раскроенные стопы и подвернутая-таки на мусорной куче лодыжка, и без того прилично попортившая жизнь. Дать деру сразу не получится — поймают.
- Я не стану вступать ни в какой Орден, — не очень уверенно пробормотала я себе под нос — но услышали оба. И если настоятель глядел на меня с усталой, чуть брезгливой, но все же понимающей усмешкой, то Раинер сразу вызверился.
- Не станет она, — прошипел храмовник. — Молодая, здоровая девка. Вернется на улицу и будет торчать с протянутой рукой…
Прислушиваться к трудноопровержимым аргументам я не потрудилась.
- Брат Раинер, — я чуть поклонилась в его сторону, — куда я вернусь и что буду делать, никак не скажется на делах храма. Артефакт я готова продать.
Раинер, впервые услышавший от меня осмысленную фразу, ответил таким удивленным взглядом, что я спохватилась: от волнения моя речь мало походила на общепринятый простолюдинский говор — но исправляться было поздно. Храмовник уже обшаривал меня тяжелым взглядом профессионального хранителя порядка, наверняка замечая то, чему поначалу не придал никакого значения: маленькие кисти рук с тонкими пальцами, посадка головы, осанка и узкие щиколотки, провокационно выглядывающие из-под оборванного подола. В свете дня все это бросалось в глаза, как шелковые заплатки на льняном платье, но ночь и гроза делали свое дело.
- Вот же… — поняв, что ругаться при наставнике не очень-то предусмотрительно, Раинер замолчал, но потом все-таки не выдержал: — Откуда вы сбежали, госпожа? Из-за чего?
Будь это кто-то другой, я бы рассмеялась. Но боевой послушник и его жутковатый наставник к веселью не располагали, и я ограничилась тем, что позволила себе сесть поудобнее и бледно улыбнулась.
- Я не госпожа, Ваше Святейшество, брат Раинер, — просветила я обоих сразу. «А потому и не собираюсь свою монетку просто так жертвовать храму!» — осталось невысказанным, но, кажется, они это и так поняли.
- Вот что, — настоятель поднялся со скамейки и болезненно поморщился, схватившись за поясницу, — я думаю, Бланш не откажется отмыться и обогреться во внутренних помещениях. А за завтраком обсудим дальнейшую судьбу артефакта.
Я подавилась протестами. Отмыться?! Благоухающая храмовым мылом женщина вызовет что угодно, кроме жалости. Как работать-то потом?!
Но, если по совести, отмыться мне хотелось. Давно и мучительно сильно. А тут еще и мыло дадут!
И, если задуматься… кажется, срезанный у храмовника тощий кошель круто изменил мою жизнь, к чему бы ни пришли завтрашние обсуждения. Заставят меня вступить в Орден или выкупят монетку — это шанс никогда не возвращаться в трущобы. Ну, разве что во втором случае — через пару лет, когда закончатся вырученные деньги. Но это еще зависит от того, какую цену заломить…