На эстраде опять ничего не игралось. Она рассказывала о чуде преображения, в которое по жестокосердию окружающие не верят. Она рассказывала о тайном, словно боясь спугнуть только что открывшуюся ей мысль. Она сострадала и оберегала, она позволяла теплиться этой никому не нужной уродливой жизни, до самого финала, до того момента, когда утенок, давно привыкший к тому, что он гадок, однажды видит в воде свое преображенное отражение. Он и сам не понимает, что стал прекрасным лебедем.
Этот момент очень трудный для артиста. Это кульминация. Здесь хочется изображать. Опускать голову, как бы вглядываясь в отражение, потом откидывать ее назад, словно переживая радостный экстаз. Ведь это последний эпизод большого произведения. Зал давно сочувствует, он готов к эффектному окончанию. Он ждет его. И артист, как правило, не может устоять здесь перед соблазном и впадает в иллюстративность, совершенно чуждую этому глубокому и прекрасному сочинению. Но у Нины Львовны все было иначе. Она оставалась по-прежнему почти неподвижна и только тихо светлела. И когда она пела на своем загадочно-нематериальном piano:
– Солнце ласкало его, сирень склонялась пред ним, лебеди нежно его целовали. Мог ли он мечтать о таком счастье, Когда был гадким утенком? – тут всегда хотелось плакать, ибо свершалось то, чего никогда не бывает в жизни, но часто случается в сказках, и о чем мы читаем в Евангелии, и на что в глубине души всегда немножко надеемся: «Последние будут первыми»…
IX
В искусстве часто бывает так, что путь окольный, путь нелегкий оказывается короче и надежнее прямого. Трудное и медленное восхождение художника к своим высотам дает многое. Прежде своего это воспитывает взыскательность к себе, терпимость к другим, но кроме того, это прекрасно формирует художественную позицию, ибо, хочешь того или нет, приходится выстрадать ее, и есть время многое понять и оценить. Я уверена, что именно трудности становления на почве необычайно поэтичного природного таланта, трудности ее жизни сделали Нину Львовну Дорлиак подлинно выдающейся певицей и артисткой.
Глубина и блеск – в искусстве соединение редкое. Такие качества, как правило, существуют раздельно: или одно, или другое. Может быть, Нина Львовна получила это благодаря своей певческой родословной, уходящей в прошлое к самой Полине Виардо? Может быть, и так.
И все же главное не в этом.
В наше время в России я не вижу большого художника без глубоко спрятанной трагической ноты. Таков уже этот век. Жизнь Нины Львовны была сложной и напряженной. И с годами напряжение это все возрастало. Она ушла со сцены очень рано. Ей было не многим больше пятидесяти лет. Она могла бы петь еще долго. Почему же такая беспощадность к себе? По-видимому, она полагала, что в ансамбле с Рихтером невозможно, немыслимо что-то терять, хоть самую малость, хоть временно – все равно немыслимо. И лишь только однажды ей показалось, что голос не слушается ее как прежде, эстрада была оставлена.