– Славушка… Славушка…
Она ждала его, но он так и не пришел…
На похоронах было много людей. Ждали Рихтера. Многим было любопытно посмотреть на него поближе. Но и тут он не пришел…
Прошло несколько лет, и в Москве уже никто не помнил Анну Ивановну.
В день ее столетия Рихтер был дома. Ему нездоровилось. Его знобило. Он лежал одетый с пледом на ногах и грел руки под мышками.
На стуле перед ним стояла в стекле большая гуашь Анны Ивановны. Коктебельская бухта, написанная сверху вниз. Легкие длинные мазки. Лазурь, бег света и волн, немного розового, жаркого вулканического камня, все – свет и движение, движение и свет…
* * *
Вот два портрета равно дорогих мне людей. Они похожи по размерам и по композиции. Я сделал так специально. Мне хотелось изобразить их равно и на одном листе.
Нина Дорлиак (статья к 90-летию со дня рождения)
Какое бесценное имя в нашей культуре!
Нина Львовна родилась в Петербурге в 1908 году. Судьба уготовила ей пережить со своим поколением то, что называется смутным временем или безвременьем. Ей пришлось испытать все, что преподал России, быть может, самый жестокий век в ее истории.
Смолоду знала она нужду, безвременные смерти любимых людей, коммунальные квартиры, беззащитность перед тоталитарной властью, скитания и жизнь под чужим кровом на окраинах воюющей страны. Она знала времена, когда ее несравненное искусство грубо оплачивалось продуктами. Она знала человеческое равнодушие, словом, знала все, что и следует знать большому художнику.
И что же?
Она не жаловалась, не жаловалась никогда и никому…
Она обладала редким обаятельнейшим качеством – своеобразным скрытым юмором. И была удивительно ровна и проста в обращении.
Люди, близкие ей, помнят, как часто будничный или деловой разговор вдруг чуть менял направление, и в ее спокойном, прямом взгляде появлялся едва заметный смех. Она ценила, когда это улавливалось собеседником, и наступала та незабываемая радость общения с ней, о которой теперь многие вспоминают с благодарностью и любовью.
Она умела позаботиться о людях, поддержать своим колоссальным авторитетом чей-то талант, устроить чью-то судьбу. Ею восхищались, ее беспредельно уважали, но круг подлинно близких был не широк. И даже в этом избранном круге она казалась одинокой. Но ведь это участь всех значительных людей.
Пожалуй, самым сложным в ней была ее простота, ибо в этой простоте всегда чувствовалось нечто королевское. Рядом с ней все как-то подтягивались, следили за собой и долго не выдерживали, теряли что-то необходимое для общения с ней, и тогда общение получалось не полным. Она же как будто не замечала этого и была всегда готова откликнуться на любую просьбу: принять, послушать, посоветовать. Это помнит не одно поколение русских музыкантов.