О нем сочиняли всякий вздор и легенды, чаще безобидные, а иногда и обидные, но всегда не похожие на правду. Почему выдумки о Рихтере были столь не похожи на него – трудно сказать, но это было именно так.
Он же смотрел на все сверху вниз со свойственным ему безразличием. И от этого его любили еще больше, обижались еще больше и еще больше сочиняли.
О нем можно было бы сказать теми же словами, которыми он сам говорил когда-то о Нейгаузе: «Сколько влюбленных в него людей… И как многие среди них претендовали на исключительность своего к нему чувства… Его любили, понимали и не понимали, как это и бывает с избранными натурами…»
Именно так и было. Рихтера любили, понимали и не понимали. И все-таки больше – не понимали… Но его власть над людьми была огромна. Его человеческое обаяние – неотразимо. Совершенство его искусства преображало жизнь. Его окружали толпы поклонников. Им восторгались одинаково и назойливо. Пресса захлебывалась эпитетами.
И все-таки он чувствовал себя одиноким и несчастливым. Но почему? Почему?..
Никто не знает, почему страдания или болезни великих людей неминуемо превращаются в источник нравственного здоровья для других.
В самом конце жизни он захотел написать свою биографию, но оказалось, что на это уже не было ни времени, ни сил. Тогда он очень откровенно рассказал о себе французскому режиссеру, снимавшему фильм о нем. Он рассказал человеку совершенно постороннему то, о чем всегда молчал. Он знал, что их разговор снимают и что это вскоре увидит мир. Зачем он это сделал? Может быть, он хотел объясниться?
Гибель богов (вступление)
Столица. Ржавые крыши. Убожество. Грязные дворы. Кругом запах нищеты. В этот год, год последнего напряжения самых последних сил, появились в городе несомненные признаки грядущей победы.
На центральной площади, прямо у выхода из метро, за веревочным ограждением выставили сбитый вражеский самолет. Но не только.
В парке вдоль набережной на целый километр растянулась странная свалка искореженного железа. Это было трофейное оружие. Изломанные танки, артиллерия и прочая военная техника, вся в крестах и драконах, при очевидной теперь безопасности все же действовали на воображение. Эти полувыставки-полукладбища были заполнены понурыми людьми, бродившими среди вражеского лома, уже тронутого ржавчиной…
Так приближалась к нам наша победа, победа тихая и суровая.
По Садовому кольцу прогнали многотысячную колонну военнопленных. Оборванные, грязные солдаты, похожие на отупевших животных, и офицеры, еще сохранившие остатки выправки и надменности. Они медленно двигались, окруженные конным конвоем, державшим автоматы наперевес. За колонной в несколько рядов шли моечные машины, водой и щетками смывая с мостовой след поверженного врага.