Иван молчал, не показывая волнения, не пытаясь возражать. Но Роман видел, как миролюбивое выражение сходило с его лица. Ответил же он все тем же тоном:
— Роман Григорьевич, вы хотите научных данных?
— Конечно, Иван!
— Но какая же тут наука, если вы требуете от нас того, что желательно вам? Это ведь не наука, а подыгрывание. Если говорить о науке, то надо подождать техническую карту, и у нас будет возможность сравнить наши изделия с себе подобными.
— Иван, — остановил его директор, — мы так никогда ни к чему не придем. Если хотите знать мое настроение… Я очень обижен на вас. В личном плане. Доверяю вам, выдвигаю, другие бы век добром вспоминали, а вы?
Иван молчал дольше обычного, потом поднялся, считая, что разговор окончен, и уже стоя сказал:
— Вы, Роман Григорьевич, плохо думаете о людях. В ваших отношениях с ними — дух торгашества: я — тебе, ты — мне. Это меня беспокоит, Роман Григорьевич. Как можно говорить об объективности данных, если вы от меня требуете «добро на добро», хотя «добро» тут, по-моему, сомнительно пахнет. Подыгрывать не могу, даже за добро.
Слово «подыгрывать» опять покоробило директора, но он и на этот раз сдержался. Куда денешься, если сам распустил людей. «Дух тограшесгва»… «Подыгрывать». Он сдержался, испортить отношения с Иваном, значит, прийти на партийное собрание с голыми руками. Дать задание техническому отделу? Там тоже — упрямцы. Пока не трогаешь — молчат, и это все же лучше, чем если бы они заговорили. И тут Роман снова пожалел, что нет под рукой Егора. Исполнительный человек, понимающий тебя с полуслова.
Иван сел, его большие руки, как-то не идущие к его подтянутости, мальчишеской стройности, суховатости его фигуры и юношески открытому умному лицу, то сжимались в кулаки, то разжимались. Казалось, он сдавливал в ладонях упрямую пружину, но рука уставала ее держать и разгибала пальцы.
— Не думаю, чтобы Сойкин дал именно такое мне задание, — сказал Иван, несколько озабоченный. — Партбюро могло бы рассмотреть разные аспекты вопроса. Скажем, мой, ваш и еще чей-то.
— Ну, почему вы все спорите? Почему не принимаете на веру? — Роман почувствовал, что теряет выдержку и одернул себя: «Не горячись»…
Иван неожиданно для директора вдруг как-то странно оживился, замкнутость сошла с его лица, оно стало, как прежде, миролюбивым и наивным чуть-чуть. И вот он уже улыбался, говоря:
— На днях мне Женечка книгу принесла…
При слове «Женечка» густые брови Романа недовольно прыгнули на лоб, но Иван не заметил этого, да он и не смотрел на директора, он разглядывал свои руки, которые перестали сжиматься и разжиматься.