Полынья (Блинов) - страница 199
Вернулся Иван довольный: оказалось, новые образцы приборов, сделанных на уровне мировых стандартов, требуют послать в Москву, ими заинтересовался Внешторг. Хотят направить на какую-то ярмарку за рубеж. Роман требует экземпляры головных образцов.
— А чему ты радуешься? — удивился Егор, хотя и сам понял, что ярмарка, если инструменты и на самом деле попадут на нее, может все повернуть: непременно будут заказы. А раз заказы, тут уж и в лепешку придется разбиться, а дать то, что требуется. Но Егор знал также, что новые образцы надо делать вручную. Иван успокоил его:
— Пошлем наши первые, наш максимум, те, что Роман забраковал в прошлом году. Они ему показались тогда слишком изящными, хотя прошли все, как говорят, инстанции и оказались патентночистые. Теперь ему некуда деваться, и он пошлет их.
— Иван, ты у кого хитрости учился?
— У Романа и у тебя. В твою лучшую пору, когда мы делали невероятные вещи и у нас была куча дипломов, медалей, как у наших хоккеистов, и почти мировая слава.
— Неужто это было?
— Было и еще будет!
Окошечко «до востребования» — и здесь, в Новограде, оно стало неотъемлемой частицей его жизни, и чем-то все еще напоминало о его бездомности, а может быть, и утверждало ее, — было еще открыто. Ему подали письмо. Девушка подала его и опустила очи. Она наверняка знала Егора. Но Егору было не до того. Письмо Нины он ждал, она писала редко и никогда почти ничего не сообщала: ни о себе, ни о семье. Она как бы не решалась его вмешивать в свое, домашнее. А ему хотелось знать о ней больше, понять ее и через нее понять себя. Многое в Нине, когда время уносило ее все дальше и дальше и как бы затушевывало ее живой облик, казалось ему непривычным и непонятным. Рассудок давил чувство. Чувства верили вслепую, рассудок требовал доказательств.
Нина писала из Харькова. Как она рвалась туда и, наконец, там, у своей цели.
«В Харькове утром все Павлово поле, напоминающее мне Мустамяэ, было бело от первого снега, — читал он, торопливо пробегая по строчкам. — Мне даже жаль, что скоро пригреет солнце и растает снег, а как хочется поиграть в снежки с тобой, мой славный и далекий Человек… Я пойду по улицам города и буду думать, что Человек ходил по ним. И как славно, что Человек этот живет где-то на земле и будет жить вечно, как разум и любовь, сложившиеся вместе и создавшие самое прекрасное, о чем мы мечтаем — совершенного Человека.
Пролетит месяц отпуска, месяц потрясающей своей трагичностью жизни и счастья исцеления людей, и снова уже родной мне Таллин засеребрится под крыльями самолета, и я снова буду там, где есть Мустамяэ, улица Койдулы и берег Раннамыйза и старый Тоомас и мои дети.