Но что-то все-таки не открыл он в Сан Саныче, не понял. Что-то такое проскальзывало в отношении шофера к нему. Нет, не пренебрежение, Сан Саныч не пренебрегал им. Неуважительность? Нет, Сан Саныч уважал его. И все-таки что-то было. Может быть, некоторое его превосходство? Шофера ведь всегда чувствуют свое превосходство над прочими людьми. Нет, это было все-таки не превосходство. А что? Не понял ты, Егор, не увидел.
«Да, — вдруг открыл Егор, — это было похоже на то, как иной раз я отношусь к Славкиным занятиям. Бегает Славка с деревянной саблей по двору, размахивает ею, кричит: всех фашистов поубиваю. А я стою и посмеиваюсь: дурачок, деревянной-то саблей…»
Не это, но что-то очень близкое к этому. А что близкое, Егор так и не понял. А теперь уже не понять. Вот и город, заречная его сторона. Вот и мост. Вот и завод, старое здание из красного кирпича. До войны тут производили ликер. В сорок первом было не до ликеров, в здании разместили инструментальный завод, вывезенный из Ленинграда.
Они сдали на склад драгоценные шестьсот килограммов серебрянки. Сан Саныч сел в кабину, захлопнул дверцу.
— Постой, — остановил его Егор. — Я только доложусь, и поедем ко мне.
Сан Саныч сказал:
— Не поеду, Егор Иванович. Скажи, где у вас дом колхозника, наверно, есть такой.
— Нет, поедем ко мне.
— Оставь, Егор Иванович. Дело я для тебя сделал. Что я вам мешать буду? Одна комната, семья? С женой вон сколько не виделся… Станем выпивать, в глаза друг дружке глядеть, а ты будешь думать: «Эк, черт, приволокся, я его для вежливости». И жена будет думать: «Таскает всех», — это о тебе. А обо мне: «Охламон, вроде сам никогда с бабой не разлучался»… А я буду маятой маяться. Нет, Егор Иванович.
— Убедительно! — засмеялся Егор Иванович, почувствовав нежелательное при своем настрое в эту минуту облегчение. Побежал к вахтеру, перехватал пятерку.
— Возьми, Сан Саныч.
Думал, и от этого откажется шофер. Он не отказался. Сложил пятерку, сунул в карман. Тронулся.
Егор побежал следом, забыл попрощаться. Но Сан Саныч не заметил и не остановился.
— Славка, разбойник ты этакий!
Дом стоял внутри двора. Двор был залит светом позднего вечера. И всегда в этом свете печаль и настороженность. То ли от этого света, то ли от того, что окна его квартиры были темны, Егор почувствовал, как замерло сердце, будто перед обрывом.
«Не чуди, — остановил он себя. — Откуда им знать, когда приедешь. Пора бы привыкнуть». Но привыкнуть он все-таки не мог. Все равно как-то не по себе, когда видишь темные окна, а особенно если замок на дверях.