Полынья (Блинов) - страница 89
Она подсознательно хотела, чтобы он спросил ее о чем-нибудь, спросил о детях, ну, хотя бы о сыне, о ней самой, о том, как ей тут без него жилось, о чем думалось, но тут же решила, что спрашивать ему в сущности не о чем, они же говорили по радио чуть ли не каждый божий день. Она ничего не приберегла к его приезду, никаких новостей. Разве что скорый приезд матери… Хотя она могла бы рассказать ему об одном податливом на лечение эстонском мальчике, знающем русский язык, но ей вдруг стыдно стало, что она подумала о нем в постели. Как она может о нем говорить? Но ей все-таки хотелось говорить, слышать голос мужа, знать подробности его жизни и поведать о своих. Но почему она так скована при первых встречах с ним? Все в ней настораживается против чего-то, не открытого в нем. Она знала, что привыкнет к нему и неприятие это пройдет, и она уже хотела, чтобы оно скорее прошло, потому что ждала, когда придет не сравнимое ни с чем новое ощущение жизни и такая переполненность ее радостью, когда хочется крикнуть: я самая счастливая на свете…
Она уже не первой молодости женщина, она это знала, второй раз замужем, у нее трое детей, она видела в жизни много, много понимала, но не могла бы объяснить, как это все случается с ней, когда она и сама себе кажется счастливой, и такая любовь к мужу охватывала ее, что, не задумываясь, слилась бы с ним, не охнув за свое «я».
Если бы она могла заставить себя привыкнуть к нему в любую минуту, она бы сделала это сейчас. Но странно, что она не могла привыкнуть по своей воле. Тот волшебный миг забытья приходил сам собой, и она не могла ничего изменить.
Гуртовой обнял ее и стал целовать, но она остановила его:
— Миша, у тебя корабль… Тебе надо разгружаться. Что будут делать люди без тебя?
Он понял это, как ее уступку.
Она била его в грудь, но он был неумолим и ничто уже не в силах было остановить его.
Потом Нина долго лежала, не шевелясь, не двигая ни рукой, ни ногой. Где-то слышались шаги мужа, его голос, дававший краткие распоряжения, а она лежала, не способная думать ни о нем, ни о себе, ни о ком другом в мире. Странное состояние ожидания, лишившее ее сил, прошло, и она, засыпая, как бы потихоньку уходила в мир, полный любви. Это была любовь к нему, Михаилу, и ничто не могло сравниться с ней, даже любовь к детям.
Проснувшись, она сразу услышала его шаги, а потом голос.
— Старуха, я включу свет?
— Включи, — сказала она, и это нескладное слово с тремя согласными подряд и с «ч» прозвучало у нее глубоко и нежно.
Дневной свет моргнул неуверенно и вдруг полыхнул ослепительным неживым блеском. Она увидела на столе зонтик и туфлю.