— По шторм-трапу? Ты с ума сошла!
Он ногой открыл дверь, внес ее в каюту, большую и темную от высоких панелей красного дерева, опустил на диван. Каюту качало. Маленькая лампочка на дальней стене то уплывала вдаль, то приближалась. Никогда на корабле не почувствуешь себя твердо, как на земле…
— Я замерзла, укрой потеплее.
Он сел на диван, склонился над ней. Ее губы не отозвались на его поцелуй — они были мокрые, холодные и вялые. Он встал быстрее, чем могло быть в эту минуту, то ли остался недоволен ею, то ли сдерживал свое нетерпение, сказал:
— Распоряжусь насчет твоих туфель и зонтика.
— Да, зонтик не мой. Его надо обязательно найти. Понял?
— Да…
Он вышел. Дверь осталась неприкрытой, и она слышала, как он давал распоряжение срочно доставить зонтик и туфли и кого-то отчитывал за шторм-трап и за то, что ему не доложили о Нине. Она хотела было встать и попросить его, чтобы он никому не выговаривал за нее, но его голос уже затих. Вот дверь открылась, и Гуртовой вошел в каюту. Она видела только его силуэт, лампочка была позади него, и тут он совсем заслонил свет.
— Включи верхний свет, — попросила она, вставая.
Но он не включил свет. Он снова взял ее на руки и стал целовать лицо, глаза, шею. Задыхаясь, проговорил:
— Ты вся мокрая. Сними платье.
— Уйди, я разденусь.
Он ушел куда-то, но вскоре вернулся.
Она лежала, закутавшись до подбородка, и зубы у нее стучали. Он бросился к ней, стал целовать в лоб, в глаза, в губы.
— Миша, посиди со мной. Ну, будь милым. Дай мне привыкнуть к тебе. Отпусти меня. Как ты плавал? Было интересно? Какой длинный был месяц.
Он отпустил ее, тяжело дыша, насупился, сел на край.
— Будь умницей. Как тебе жилось?
Он качнулся над ней, притянул к себе ее голову, ее волосы прилипли к его лицу.
— Да ты мокрая вся…
— Дождь льет… Просто наказание. Так, как ты плавал?
— А, ничего интересного. Чертов день без начала и конца. Так надоело.
— Не заходили никуда? Как там живут на Севере?
— Как же, заходили, — ответил он, тяготясь разговором, никчемным и не нужным ни ему, ни ей, конечно. Эту странность Нины — отвыкла, дай привыкнуть — он заметил в первый же год их жизни, и она не пришлась ему по душе. Он и тогда увидел за ней что-то другое, хотя и не знал что, а с годами стал все с большей подозрительностью относиться к ее чудачеству: «отвыкла, дай привыкнуть»… Он не позволял себе подумать, что она могла быть с кем-то другим, просто он не допускал, что она может предпочесть его кому-то другому, но все равно эти ее отговорки всегда бесили его, но вместе с тем разжигали любопытство, страсть нового открытия.