Бортэ шагнула к ней и, приблизившись, не выдержала: горестно скривив лицо, ткнулась ей в плечо, разрыдалась.
– А ну, не плачь! – строго одернула Оэлун, отодвигая ее, и негромко добавила: – Что бы ни случилось, плакать не нужно.
Та тут же примолкла, виновато улыбнулась, вытерев слезы, дрожащим голосом спросила:
– Как вы поживаете, мать?
– Боги присматривают за нами. – Она внимательно оглядела ее и перевела взгляд на Хасара с Бэлгутэем: – Ну, а вы как, хорошо вели себя в походе, слушались брата?
– Слушались, мать Оэлун, – улыбнулся Бэлгутэй. – Разве нашего брата можно ослушаться?
Хасар лишь хмуро улыбался, исподлобья глядя на нее.
Тэмуджин по очереди обнял младших и обратился к матери:
– Мы привезли все наши юрты, имущество, что нашлось, все там, на вьюках… Вы устраивайтесь, Хасар с Бэлгутэем покажут все.
Он с внутренним облегчением проводил взглядом отходивших гурьбой своих домочадцев и пошел поздороваться с Мэнлигом и Кокэчу.
Тэмуджин на всем пути из похода, подолгу обдумывая свое новое положение, свои отношения с людьми, немало думал и о Кокэчу. И если до этого испытывал к нему какую-то неприязнь, недоверие: любит поучать, важничать, а как наступит трудная пора, так его и не увидишь (а при воспоминании о том, как они со своим отцом Мэнлигом пытались его подчинить своей воле, ставили ему условия, он ощущал враждебное чувство к нему), – то теперь, когда нужда была позади и он не зависел от них, по-новому стал смотреть на молодого шамана.
«Умный, хитрый, но ведь не подлый, – подумывал он теперь. – Он сам себе хозяин и мне ничего не должен. Когда мне изменили самые близкие родичи, из всех соплеменников только он и его отец помогали мне, поддерживали словом и делом, не давали сломиться…»
Помощь их Тэмуджин ценил высоко и считал, что без них он не смог бы выжить. А то, что Мэнлиг в последнее время (после приезда Тогорил-хана весной) смирился перед ним, полностью изменив свое поведение, и в минувшем походе оказался незаменимым нукером, сильно потеплило отношение Тэмуджина к их семейству.
«Кокэчу никогда не был мне врагом, ничего плохого мне не сделал, – окончательно решил он. – Он сильный человек, я же тогда был слаб, потому он и требовал от меня подчинения. Сильный подчиняет слабого, это всем известный закон, и он не виноват ни в чем. Но теперь я и сам силен, и он должен признать это».
Те стояли шагах в тридцати от него, о чем-то тихо переговаривались. Мэнлиг стоял с беспечным видом, заложив руки за спину, но на лице своем он все же не мог скрыть беспокойного напряжения. Под вислыми, выгоревшими на солнце усами пошевеливались губы. Было видно, что он за что-то выговаривает сыну, чего-то требует от него. Кокэчу молчал, храня обычное свое равнодушие, и косоватым, цепким взглядом посматривал по сторонам.