«Забыла угостить какого-нибудь большого духа, когда нужно было? – перебирала она в памяти возможные случаи. – Или не поклонилась на святом месте? Но такого не может быть, разве что в самом раннем детстве… Найти бы какую-нибудь шаманку и расспросить обо всем подробно…»
Но шаманок поблизости не было, а у Кокэчу, который иногда приезжал к ним в гости, спрашивать было неловко…
Одно лишь утешало Бортэ, что Тэмуджин по-настоящему жалеет ее и ни разу ни словом, ни взглядом не показал недовольства ее беременностью от меркитского плена. Он был даже по-мужески заботлив к ней. Несколько дней назад, увидев, как она снимает с огня котел с мясом, он недовольно сказал, обращаясь ко всем:
– Почему она поднимает тяжелое, разве некому ей помочь? Тогда приведите сюда меркитских пленниц, пусть с утра до вечера прислуживают ей.
Присутствовавшая при этом Хоахчин, видно, приняла это на свой счет или не желала допускать в большую юрту чужих – теперь она все свободное время старалась находиться при ней, помогала, как могла. Лишь по утрам она неизменно находилась в молочной или кожевенной юрте, задавая работу рабыням – тем же меркитским пленницам.
Мать Оэлун также была ласкова и добра с невесткой, хотя она строго следила за тем, чтобы она не простужалась, требовала надевать теплые чулки и козью безрукавку. Частенько бывало, что она по-матерински ругала ее, увидев, как она второпях, неодетая перебегает из юрты в юрту.
Лишь младшие братья по-прежнему сторонились ее, но Бортэ терпела, делая вид, что не замечает их отчужденности. Перед снегами она сшила для них по паре чулок из козьей шкуры, и те надевали – видно, боясь гнева матери Оэлун.
Бортэ взялась уже за четвертую шкурку, когда заметила, что огонь в очаге стал ослабевать. Потянувшись, она наклонила корзину для топлива – на донышке оставалось лишь несколько мелких кусков. Отложив шкурку, она с усилием поднялась, чувствуя, как затекли и онемели у нее ноги; прошлась, хромая на правую – в ступнях покалывало; подождала, пока ноги ее медленно ожили, наливаясь кровью.
Она подбросила остатки аргала в очаг и, набросив на плечи доху, вышла с пустой корзиной из юрты.
Морозный наступал рассвет. На востоке под серой полосой неба занималась красноватая заря – словно под пеплом теплились угольки лучей все еще скрывавшегося за холмом солнца. «А Тэмуджин с нукерами уже далеко, – подумала она мельком, – наверно, уже много холмов перевалили…»
Унимая дрожь в теле, она огляделась. Снаружи никого не было. Из кожевенной юрты прямо к небу валил густой, темный дым. Из юрты нукеров и младших братьев доносились негромкие голоса, между ними послышался короткий смешок Тэмугэ.