Рагнарёк (Байетт) - страница 23
Бездонная пасть раскрывалась у нее еще шире. Клыки, и так страшные, росли и крепли: без счета проглочено было скелетов и раковин…
Ёрмунганда обрыскивала моря от одного ледяного полюса до другого, а порой выводила круги в жарких океанах под огненным солнцем. Проплывала под ледниками, ползущими в воду, скользила в аквамариновых ходах и норах, то хватала ныряющего альбатроса, то выплевывала помятую шкурку толстого тюлененка. Видала мангровые леса, шныряла в лабиринтах корней, ушедших в жидкий прибрежный ил. Рыбы-прыгуны и крабы-скрипачи только на зубах похрустывали, а осколки панцирей летели в тот же ил, насыщенный палыми листьями, мертвыми водорослями, скелетиками и скелетами. Ёрмунганда лежала в иле и смотрела наверх: смутно видимые люди сыпали в реку яд, от которого рыбы начинали разевать рты, цепенели и всплывали на поверхность. Тогда она лениво придвигалась поближе и глотала жирную рыбу вместе с ядом.
Так она и плавала, встречая многомильные стада медуз – пульсирующих стеклянистых зонтиков с тонкой ядовитой бахромой. Все это она всасывала, не разбирая. Яд не вредил ей, но собирался в камерах позади клыков и бежал в крови, как ртуть. Собственным ядом плевала змея в глаза бурым дельфинам и тюленям-монахам, ослепляла их и проглатывала, а то, что она не могла переварить, медленно покачиваясь опускалось на дно. Однажды на глубине она погналась за скатом-хвостоколом, необъятным, плоским, тускло-коричневым, с длинным остроконечным хвостом и глазами, полускрытыми в глубоких глазницах. Но что-то в его повадке насторожило ее, и, уже вскинув голову для удара, змея замерла. Тут скат утратил свой гибкий очерк и растворился в слоистых чернильных тенях, чтобы тут же возникнуть в облике небольшой акулы, маслянисто-серой и хитро-улыбчивой. Ёрмунганда поняла, что это ее отец.
Однажды, извилисто скользя в подводных лесах, она выплыла к Рандрасилю, древу морскому, и окружавшим его садам. Может быть, Рандрасиль не всегда стоял на одном месте: змея ведь и раньше плавала среди зеленых зарослей, а эту золотую крону и янтарный таллом с мощным корнем-развилкой видела в первый раз. Она была тогда размером с болотную анаконду – самую длинную и толстую анаконду, какую только можно вообразить. Невдалеке буря взбивала пену, подводные кратеры плевали кармазинной и малиновой пемзой, пыхали густым черным дымом. Но здесь все было мирно и изобильно. Губки, актинии, черви, лангусты, морские слизни в великолепных полосах и крапе, улитки всех цветов, рубиновые, тускло-меловые, агатовые, масляно-желтые, поедали слизь с пышных лент кроны. К корню-развилке лепились морские ушки: медленные орды раковин розовых, красных, зеленых и белых – в белых начинка лакомей всего. Морские ежи, щетинясь живыми иголками, паслись среди толстых пластов водорослей, сотни глаз глядели из приютной кроны великого Древа, качавшегося в медленных течениях. Угри иглами пронзали подушки саргассов. Ёрмунганда лежала тихо и блаженно глядела вокруг, не забывая примечать саргассовых травяных рыбок, за которыми тянулись пестрые шлейфы, неотличимые от водорослей. В подвижных чащах таились морские драконы. Проплывали великанские змеезубы, остроугольные и плоские, похожие на толстые ленты Рандрасилевой кроны. На поверхности разная живность устраивала себе гнезда из лент. Морские птицы покачивались на зеленых подушечках, умные пушистые выдры лежали в зеленых зыбках, так и сяк вертя морские ушки, высасывая вкусных моллюсков.