— Нет.
— Очень жаль, — огорчился Николай Константинович. И процитировал Блока по памяти:
Идут века, шумит война,
Встает мятеж, горят деревни,
А ты все та ж, моя страна,
В красе, заплаканной и древней…
Это было приятно, однако поэт покачал головой:
— Знаете, я перед уходом на войну вдруг решил, что стихи мне писать не нужно, потому что я слишком умею это делать. Надо было мне самому тогда категорическим образом измениться, или чтобы все вокруг изменилось, чтобы вновь получить возможность преодолевать материал…
Десерт заказывать не стали, но попросили кофе по-турецки, хотя в некоторых заведениях его теперь называли иначе — «кофе по-армянски», потому что русские воевали с турками на Кавказском фронте, и так звучало более патриотично. В ожидании официанта насытившегося Николая Константиновича потянуло на политические обобщения:
— Если можно так выразиться, старая русская власть делилась на власть безответственную и ответственную. Вторая несла ответственность только перед первой, а не перед народом… — Он поправил пенсне. — Такой порядок государственного устройства требовал людей, твердо верующих в божественное происхождение монархии, мужественных и честных.
Блок почти автоматически открыл блокнот для стенографических записей, с которым теперь на работе не расставался. Собеседник покосился на него и продолжил:
— Как вы и сами вполне справедливо заметили, всех этих свойств давно уже не было у носителей власти в России. Верхи мельчали, развращая низы, и это продолжалось много лет. Последние годы, по признанию самих носителей власти, они были уже совершенно растеряны. Однако равновесие не нарушалось. Отчего же? Да оттого, любезный Александр Александрович, что безвластие сверху уравновешивалось равнодушием снизу! Русская власть находила опору в исконных чертах нашего народа. Отрицанию отвечало отрицание. Так как опора была только отрицательною, то, для того чтобы вывести из равновесия положение, надо было ждать толчка. Толчок этот, по громадности России, должен был быть очень силен. Таковым и оказалась война…
Муравьев сделал эффектную паузу, которая обыкновенно производила впечатление на присяжных заседателей:
— Надо помнить, однако, что старая русская власть опиралась на очень глубокие свойства русской души, на свойства, которые заложены в гораздо большем количестве русских людей, в кругах гораздо более широких, чем принято думать, и чем полагается думать «по-революционному». «Революционный народ» — понятие не вполне реальное. Не мог сразу сделаться революционным тот народ, для которого, в большинстве, крушение власти оказалось неожиданностью и «чудом» — скорее, просто неожиданностью! Как крушение поезда ночью, как обвал моста под ногами, как падение дома…