* * *
Как утверждает историк Натали Петито, Наполеон был не только «наследником революции, но и наследником революционного террора». С этим утверждением трудно не согласиться. В самом деле, к единоличной власти в стране Наполеон шел, не считаясь ни с чем, безжалостно устраняя любые препятствия на своем пути. После ареста генералов Моро и Пишегрю, в которых, по меткому определению Шатобриана, Наполеон согласился увидеть соперников лишь «из мелкой зависти», этот «исполин, никак не могущий добраться до вершин власти» был в ярости.
А о ярости Наполеона ходили легенды.
В своих приступах ярости он разбивал все, что попадало ему под руку; он пинал ногами всех, кто находился рядом с ним.
Льюис Голдсмит, англо-французский публицист
В данном случае для ярости были причины. Прежде всего это была «рука Лондона», которая виделась «набиравшему обороты» диктатору повсюду. Кроме того, в заговорах против себя любимого очевидной Наполеону представлялась и провокационная роль Бурбонов. Однажды в приступе гнева он заявил, что напрасно Бурбоны думают, будто он не может воздать им лично по заслугам за попытки его уничтожить. Эти слова услышал министр иностранных дел Шарль-Морис де Талейран и, желая выслужиться, а также для того, чтобы безопасно для себя лично отомстить ненавидевшим его роялистам, поддакнул:
— Бурбоны, очевидно, думают, что ваша кровь не так драгоценна, как их собственная.
Это привело Наполеона в полное бешенство. Тут-то и было впервые произнесено имя 32-летнего принца Луи-Антуана-Анри де Бурбона, герцога Энгиенского, последнего представителя рода Конде.
9 марта 1804 года Наполеон наскоро собрал тайный совет, в который входили ближайшие его соратники Камбасерес, Лебрён, Талейран и Фуше. Но собрал их Наполеон не для того, чтобы узнать их мнение (оно его не особо интересовало), а для одобрения и поддержки того, что задумал он. А в данном случае он задумал осуществить захват герцога Энгиенского.
Он слушал лишь льстецов; любое противоречие казалось ему невыносимым. В этом он дошел до такой степени, что не выносил больше правды, даже основанной на цифрах.
Адель д’Омон, графиня де Буань, французская мемуаристка
Талейран и Фуше решительно выступили «за» (существует даже мнение, что именно хитроумный Талейран выступил инициатором этой идеи). Третий консул Лебрён долго мялся, но в конце концов тоже присоединился к их мнению. Единственным, кто попытался высказаться «против», оказался второй консул Камбасерес.
— Генерал, — сказал он, — герцог живет за границей, а нарушение границы нейтрального государства и его похищение всколыхнут всю Европу. От нас все отвернутся.