В заключение Моро заявлял:
«Доносы противны моему характеру: я сурово осуждаю их, особенно если они направлены на людей, к которым испытываешь старинные чувства признательности и дружбы».
Эта последняя фраза, по сути, являлась формальным признанием того, что вышеназванные предложения ему делал Пишегрю. Благородный Моро даже не заметил, что, осуждая доносы, сам фактически стал доносчиком.
Реакция первого консула на это послание была крайне сухой. На полях письма он размашисто написал:
«Присоедините письмо Моро к документам следствия».
Американский историк Вильям Миллиган Слоон дает этому письму Моро следующую оценку:
«Моро обратился к Бонапарту с письмом. Оно с некоторой натяжкой могло быть истолковано в смысле сознания виновности и было представлено в суд в качестве компрометирующего доказательства. Письмо это произвело глубокое впечатление, хотя в нем, собственно говоря, и не содержалось никаких самообвинений».
Историк А. З. Манфред по этому поводу более категоричен:
«Сторонникам оппозиции и самому себе Моро этим письмом, которое постарались сделать известным, нанес большой моральный урон».
Конечно же, письмо генерала Моро к первому консулу было конфиденциальным. Но можно ли обвинять Наполеона, передавшего откровения генерала в руки следствия, в отсутствии благородства? Вряд ли. Наполеон уже давно не был частным лицом. Он был главой государства и имел соответствующие обязанности. Если бы письмо было написано парой недель раньше, оно имело бы совершенно иной резонанс. Но теперь борьба с заговорщиками была в самом разгаре. Уже были даны показания, свидетельствующие о встрече Моро с Кадудалем и Пишегрю. Вот, например, что показал генерал Ляжоле на своем первом допросе 16 февраля, то есть за три недели до написания этого письма:
— Я виделся с Моро несколько раз прошлым летом. Он показался мне заинтересованным во встрече с Пишегрю. Я взялся организовать ее. Я поехал в Лондон, где переговорил с Пишегрю. Мы затронули тему Моро. Пишегрю тоже был заинтересован во встрече и сказал, что готов ради этого выехать из Англии. Через две недели представился случай, и мы им воспользовались. Первая встреча состоялась на бульваре де ля Мадлен. Две другие происходили в доме Моро на улице Анжу-Сент-Оноре. Лично я на этих встречах не присутствовал.
На втором допросе Ляжоле подтвердил все свои признания и добавил, что в Англии виделся с Пишегрю в его имении Брэмптон близ Лондона. Там же он якобы видел и младшего брата казненного короля графа д’Артуа, который шепнул ему:
— Если наши два генерала сумеют договориться, я не замедлю выехать во Францию.