Но осенью 1988 года корреспондента «Литературной газеты» вряд ли заботила убедительность версии, согласно которой вдова Лободы так долго не сообщала о рукописи. Важнее было другое обстоятельство. Аксиоматически подразумевалось: публикация гроссмановской книги — событие не только литературное.
С литературной же точки зрения существенно было, что Кабанов, рассказывая о новом издании, дискредитировал прежнее, подготовленное в его редакции. Вот корреспондентом и задан вопрос: «Наверное, такое промежуточное, по возможности выправленное издание тоже представляет определенный историко-литературный интерес? Вы даже в каком-то смысле обогатили мировую издательскую практику».
Кабанов принял компромисс. Ответ дал развернутый: «Не знаю, насколько она нуждается в таком обогащении, но наше издание явится неповторимым библиографическим фактом. Публикацию романа мы снабдим соответствующим послесловием: в нем будут приведены рассказ Ф. Губера о найденной рукописи и вся история, связанная с ней. Издательство приняло также решение сразу вслед за выходом книги осуществить второй ее выпуск, сделанный уже целиком по авторской рукописи».
Следующий вопрос подразумевался. И корреспондент его задал, после вежливых оговорок: «То, что рукопись найдена, — замечательно, такое событие трудно переоценить. По ней идет колоссальная работа в издательстве. Но где доказательства, что прибывший из Малоярославца вариант и есть канонический текст, а правка произведена рукой самого Гроссмана? Разве была сделана графологическая экспертиза? С романом происходило так много чудес, что и на сей раз можно усомниться в истинности рукописи, не так ли?»
Терминологически суждения корреспондента некорректны. Во-первых, само понятие «канонический текст» неуместно, когда речь идет о художественной литературе. Применительно к ней в текстологии нет канонов. Во-вторых, графология тут ни при чем. Не собирались же психику Гроссмана исследовать.
Однако смысл в целом понятен. И Кабанов опять дал развернутый ответ. Сообщил, что собралась комиссия по литературному наследию автора романа «Жизнь и судьба», и в итоге все признали «рукопись подлинной. Необходимость в графологической экспертизе отпала сама собой, когда присутствовавшая на заседании Анна Самойловна Берзер, многолетний сотрудник „Нового мира“, друг и редактор Василия Семеновича, только взглянув на первую страницу рукописи, сказала: это Гроссман, никаких сомнений нет. Тогда же мы обсудили и целый ряд вопросов, связанных с выходом романа в „Книжной палате“».
Разумеется, мнение «друга и редактора» умершего писателя — еще не аргумент в таких случаях. Обычно исследуют совокупность рукописей, выявляя особенности почерка в конкретный период. Источников хватало: в Центральном государственном архиве литературы и искусства СССР — фонд Гроссмана. А к этим документам комиссия по литературному наследию не обращалась. Даже речи о подобного рода анализе не было.