Обозначено, кто же использует «факторы разъединения». Причем не только в СССР. Это «местные и международные сионистские круги».
Ну а далее — риторические вопросы: «Итак, произнесем ли в очередной раз слова отреченья, заклеймим ли с прежней горячностью недавний отрезок пути „проклятое прошлое“? Или сплотимся, уразумев, что человек без истории, не укорененный в народном единстве, — пепел, добыча всесветных ловцов душ».
Ключевое слово здесь, конечно же, «всесветных». Окказиональный синоним другого — «вненациональных». По ассоциации, соответственно, «космополитических». Ну а далее параллель обозначена четче. Речь шла уже о «транснациональных корпорациях».
В общем, враг распознан — евреи. Ну а далее Казинцев перешел к основной теме: «Особого, более обстоятельного разговора заслуживает роман Василия Гроссмана „Жизнь и судьба“. Это огромное по объему произведение с трагической судьбой сразу же после публикации в журнале „Октябрь“ (1988, №№ 1–4) привлекло внимание читателей и критиков. В его бесчисленных диалогах, в его тяжеловесных сюжетных конструкциях угадывается выношенная мысль писателя об эпохе и нравственном выборе человека».
Судя по статье, диалоги героев сочтены весьма неудачными. Именно те, где обсуждаются проблемы ксенофобии, прежде всего — государственного антисемитизма. Равным образом укоренившегося в России презрения к демократии, гуманистическим традициям. Отсюда и вывод Казинцева: «Да это же не высший гуманизм — обычная, хорошо знакомая русофобия…».
Главное обвинение сформулировано. Далее следует очередная группа аргументов. Казинцев сообщил, что ему «трудно принять жесткую, нет — жестокую избирательность писателя, видящего в переполненной трагедиями народов истории первой половины XX века только трагедию евреев…».
Казинцев ссылается на Гроссмана. Привел и цитату: «Первая половина двадцатого века войдет в историю человечества как эпоха поголовного истребления огромных слоев еврейского населения…»
Геноцид как таковой Казинцев не оспорил. Однако тут же попытался снять тезис: «Но рядом с убитым евреем войдут в историю человечества и умершие от голода русский хлебопашец и украинский крестьянин (кстати, Гроссман не раз упоминает о них, но почему-то не вводит в „историю человечества“)».
Казинцев быстро реагировал на изменение политической ситуации. В 1988 году уже разрешены упоминания о Голодоморе — массовой гибели миллионов крестьян после так называемой коллективизации. Читателю подсказан вывод: Гроссман постольку «не вводит в „историю человечества“» вымиравшие от голода русские и украинские деревни, поскольку интересны ему лишь евреи.