— Лейтенант, я хотел бы тебя спросить…
— Что я скажу своим, когда вернусь? — догадался он. — Но разве ты мне поверишь? Ведь я сейчас могу наговорить все, что угодно.
— Не в этом дело, поверю я тебе или нет. Просто я сейчас поставил себя на твое место. И, ты знаешь, мне не приходит ничего остроумного в голову. Наверное, важнее не то, что ты скажешь. А что уже сказали Майкл и Ричард.
— Точнее, как сказали, — поправил меня лейтенант. — Врать тоже надо уметь. Я велел Ричарду сказать, что вы из местного отряда самообороны, и мы вместе пошли добивать талибов, которые взяли нас в плен.
— Интересная версия. Убедительно. Мне с детства мама говорила, что я как две капли воды похож на талиба.
— Да, но я не уверен, что Ричард сможет рассказать об этом убедительно, — продолжал Дэвид, не заметив моей иронии.
— Значит, тебя будут искать. Наверняка, уже ищут.
Дэвид кивнул.
— Конечно, ищут. Они не прекращают поиски с того дня, как мы попали в плен. Но ты не волнуйся. Отсюда до склада — рукой подать. Рано утром выйдем, и через пару часов будем уже на месте… Я даю слово офицера, Эндрю!
Мы пожали друг другу руки.
— Никогда не думал, что в американской армии есть понятие «слово офицера».
Дэвид подумал и с грустью ответил:
— В армии нет. Среди офицеров — еще есть. Но многое зависит от того, какой офицер. Мы иногда сами себе придумываем моральные ценности. А потом, когда вопрос касается жизни мили смерти, не знаем, как от них откреститься.
Остап начал разносить горячие банки. Из пучка соломы он связал жгут, которым крепко обхватывал закопченные бока банки.
— Меня давно терзает один вопрос, — сказал Остап, опуская на пол перед Дэвидом банку. — Сколько вы зарабатываете в месяц?
— Вот учу, учу тебя, — заворчал Удалой. — А ты опять за свое. Это неполиткорректный вопрос.
— Почему же? — улыбнулся Дэвид. — Я могу ответить.
— Не надо! — властно махнул рукой Удалой. — Отвечать на него — тоже неполиткорректно. Мы воспримем это как оскорбительный намек на наши нищенские оклады.
— Правда, что ли? — осторожно спросил Дэвид.
— Правда, что воспримем, или что нищенские? — уточнил Удалой.
Дэвид не стал уточнять, махнул рукой и рассмеялся.
— Вы шутите. Не думайте, что все американцы такие уж твердолобые. Очень многие понимают, что наша политкорректность зашла уж слишком далеко. И все равно нам ее навязывают.
— Кто? — в один голос спросили Остап и Удалой.
— Те, кто хочет стать невидимым. Так легче жить.
— А что значит «невидимым»? — спросил я.
— Ну, это… этот тот, чьи особенности трудно скрыть. Например, чернокожие. Они считают, что чернокожих в Америке недолюбливают, но пытаются устранить не причину этой нелюбви, а внешний признак. Или гомосексуалисты. Теперь вот приемные родители требуют отменить слова «мама» и «папа». Меня, если честно, это глубоко оскорбило!