— Так и передать? — уточнил Остап, и мне показалось, что в его голосе появились холодные мстительные нотки. Он как-то странно взглянул на меня и медленно, словно не был уверен, что делает правильно, протянул смартфон мне.
— Командир, Фролов говорит, что… в общем… Ну, лучше сам у него спроси!
Меня редко подводила интуиция. Сейчас я совершенно отчетливо ощутил страх. Гадкий, холодный до дрожи, давящий сердце страх.
— Слушаю, — сказал я, прижимая трубку к уху, и даже дышать перестал.
— Майор, — негромко, устало, с отдышкой произнес Фролов. — Я не буду отчитывать тебя за то, что ты практически сорвал операцию. Разговор у нас с тобой будет короткий. В течение двадцати минут я должен получить от тебя видеоролик. Номер телефона получишь по SMS.
— Какой еще видеоролик? — насторожился я.
— Как вы отрезаете голову американскому лейтенанту. И закапываете его в землю.
— Фролов, — произнес я, чувствуя, как во рту немеет язык. — Я ВГИК не заканчивал. И мясником не работал…
— В противном случае, — перебил меня Фролов, — я пришлю тебе свой ролик про отрезание головы. А для начала прими фотографию…
Я уже все понял. Я уже знал, что случилось, я знал, как это страшно, и знал, что выхода у меня не осталось.
Телефон пискнул, извещая о получении изображения. Я поднес дисплей к глазам. Снято было в нижней столовой нашей дачи. На заднем плане — оцилиндрованные бревна, между которыми проложена крупной вязки льняная веревка. На стене висят деревянные черпаки, сковороды и ендовы. Виден край кухонного стола и плита. На плите стоит чугунок, в нем — половник.
А на переднем плане, посреди комнаты, сидит на стуле Мила. Руки ее заведены за спину, вероятно, связаны. Рот заклеен скотчем. Волосы взлохмачены. На щеке — кровавый подтек.
— На, — сказал я, протягивая смартфон Остапу. — Мне это не интересно.
Остап долго смотрел на дисплей, не веря своим глазам. Затем к нему подошел Смола и заглянул через его плечо.
— Командир, — едва произнес Смола. — Клянусь своим стволом, это твоя жена…
— Да, — согласился я. — Я тоже ее узнал… Ну что, передохнули? Пора двигаться дальше!
Никто, тем не менее, не шелохнулся. Я чувствовал, как вокруг меня нарастает энергетика тупого, отчаянного протеста и возмущения. Что в этот момент подумали обо мне мои верные, мои родные, мои дорогие бойцы? Что их командир окончательно спятил. Что он безропотно отдает свою жену на мученическую смерть. Что он полнейшая сволочь, дрянь, фашист и подонок.
Да, я дрянь. Самый мой главный грех в том, что я позволил бойцам усомниться в главном: в неугасаемой справедливости и чести тех генералов, которые отправили нас на задание. Генерал для солдата — это наместник Родины в воинской части. Что же Родина так опаскудилась? Что ж она, сука, докатилась до таких мерзких приемов? Как же могла избить, связать и приговорить к смерти безвинную женщину, чтобы шантажом принудить меня совершить величайшую глупость?